— Вышла, назад ещё не возвращалась. Кажется, она сегодня дневальная.
— Слушай меня! — командует Ольга Цицер. — Выставляй ноги! Мария! Смотри, нет ли на ком твоих валенок!
— Господи! Неудобно-то как…
— Неудобно в дырявом пиме по морозу ходить, — отрезает Ольга.
Женщины охотно показывают обутые ноги — видно, что скрывать им нечего. Но все ли в бараке — попробуй, проверь!
А тут уже командуют:
— Первая бригада, выходи!
Трудармейки выходят из барака, строятся на улице.
Вслед за первой выходит и их вторая бригада. Мария торопливо запихивает шерстяной платок в валенок и вприпрыжку бежит за своими. Над селом чёрное небо и полная яркая луна на нём, слева низко над соседними бараками огромная голубая Венера — утренняя звезда. Впереди колышется тёмная масса — это уходит первая бригада.
— Вторая бригада, стройся, — командует Фрида Кёниг, — рассчитайсь.
— Первая, вторая, третья… тридцать шестая… тридцать девятая.
— Вторая бригада, в столовую шагом марш!
— Может Инна ещё в столовой, — успокаивает Марию тётя Эмма.
Мария идёт, словно хромая, стараясь как можно быстрее переносить вес с правой ноги на левую. Она быстро понимает, что плотный войлок валенка сильно отличается от шерстяной ткани маминого платка (в самый последний момент прощания в землянке мать сняла его с себя и отдала ей).
Несколько шагов, и подошва уже чувствует холод скрипящего под ней снега, нетронутые волны которого в лунном свете вспыхивают холодными искрами по сторонам натоптанной дороги.
Инны в столовой уже не было. Позавтракала и ушла со второй дневальной за водой и дровами. За дровами ходить — не слаще, чем траншею копать. Это в первые дни старались остаться в бараке на дежурство. Потом полазили в лесу по глубокому снегу, порубили молодые деревца на дрова, потаскали хвороста, облились водой, вытаскивая вёдра из колодца, намёрзлись и решили дневалить по очереди.
Мария получила миску супа, в другую миску — ложку каши. Суп — совершенно пустой: повара давно выучили горькое восклицание трудармеек «Лаудер вассер, лаудер вассер». Его ценность в том, что он горячий. Мария не ждёт пока остынет, не дует на ложку, а старается проглотить, едва не обжигаясь, чувствуя, как течёт по телу тепло, пробираясь до самых малых клеточек намёрзшегося организма. Из какой крупы сварена каша — понять невозможно, да из крупы ли вообще сварена. Съешь, а голод тот же, с каким садилась за стол.
Но сегодня даже голод отступил. Мысли только о валенках. Мария надеется на чудо, стараясь не пропустить ни одной из мелькающих перед глазами пар. Но её валенков нет.
— Вторая бригада! — доносится голос Фриды, — давайте на работу! Строимся на улице.
— Willst wohl geh? Sej net sou domm. Du frierst das Bein ab![26]
— Как же не идти? Посадят!
— Не посадят, — подходит Ольга Цицер. — Пойдём Фриде скажем.
На улице ещё ночь. Едва заметно посветлело небо на востоке, но луна всё так же ярко горит в вышине.
— Ой, попадёт мне, — отвечает Ольге и тёте Эмме бригадир Фрида. — Мне же надо за неё отчитаться. Если я не поставлю Марии выход, ей паёк не дадут, если поставлю, надо приписать ей кубометры, значит за чей-то счёт.
После недолгих уговоров соглашается:
— Ладно, придумаю что-нибудь. Доложу, что отпущена из-за того, что одежда пришла в негодность.
— Смотри же, — напутствует Марию Ольга, — увидишь Инну, сразу требуй валенки!
— Может, не она?
— Она, больше некому. Видишь, она убегает от тебя.
Бригада уходит к трассе. Сначала зайдут в инвентарную, получат там по кирке и лопате, потом к траншее. Там уже горят смола и дрова, отогревая замёрзшую землю. Если присмотреться, за посёлком видны всполохи пламени. Мария хромает домой в барак.
Она одна в бараке. Села на своё место на нарах, поджав ноги. Тишина до звона в ушах. Дневальные ещё не пришли. Да и не должны были: хорошо, если к обеду вернутся. С дровами на стройке плохо. Заранее никто не позаботился.
На душе у Марии муторно до ужаса. Как всё пройдёт? «Лучше бы я сегодня землю копала! Но время идёт и нет ему дела до Марииных терзаний. Вот и рассвело совсем.
Хлопнула дверь, заскрипели шаги в тамбуре. Мария вскочила. В клубах морозного пара вошла в барак сама начальница колонны Ольга Ивановна, в тулупе, голова укутана толстой шалью. Увидела Марию, уставилась удавом. Мария не выдержала: