— Инна! Ну-ка иди сюда, — раздаётся громкий и повелительный голос Фриды, — посмотри, Мария, твои валенки?
— Смотри! — говорит равнодушно Инна. — С чего бы на мне были твои валенки?
Мария видит, что валенки точно не её. Размер подходит, но не такие валенки — помятые какие-то, а главное, у неё красным карандашом на каждом валенке была тщательно выписана буква М а на Инниных валенках её и следа нет.
— Нет, не мои, — говорит она, чувствуя огромную вину перед Инной.
— Точно не твои? — спрашивает Фрида.
— Точно.
Пока Мария ела свою кашу из первого котла (то, что она выполнила план, на кухне станет известно только завтра), Фрида получила карточки на хлеб для своей бригады. Марии впервые выдали шестьсот граммов. День, начавшийся страшно, закончился не так уж плохо.
Вечером в бараке, она вызвалась мыть пол с дневальными — под видом мытья можно было под все нары заглянуть. Но валенки из родного дома, любовно скатанные для неё дядей Карлом, пропали навсегда. Как сказали бы в Кочках, «будто мга их съела».
Сны и реальность
Среди немногих радостей трудармейской жизни — проснуться ночью и увидеть, что небо ещё черно, луна и звёзды горят — значит можно спать дальше. И снится Марии, что она тринадцатилетняя девочка. Лето. Степь выгорает от зноя. Они с братом Андреем плывут на пароходе вниз по Волге в Энгельс. Брат учится там в музыкальном техникуме. Он прекрасно играет на кларнете и его уже взяли в оркестр. Сегодня у него особенный день. Вечером оркестр выступает со знаменитыми гостями. В Энгельс приехали Эрнст Буш и Эрих Вайнерт. Они коммунисты, и когда к власти пришёл Гитлер, бежали из Германии. Андрею очень хочется, чтобы кто-нибудь из родных видел его выступление. У него есть право пригласить на концерт кого-то одного. Отца с матерью в колхозе никто их не отпустит, и он специально приехал за сестрой.
И вот они в общежитие техникума. Там необычное для лета оживление. Из комнат доносятся голоса. В одной кто-то репетирует на скрипке.
— Проголодалась? — спросил Андрей.
— Не очень. А мы не опоздаем?
— Не опоздаем. Времени только два часа. А концерт в восемь.
Комната Андрея на четыре человека.
— О! Кларнет приехал! Креппели[34] привёз?
— Привёз, привёз! — ответил Андрей. — Дуй, Фагот, на кухню, ставь чайник.
— Да ты не один приехал! — сказал Фагот, взяв с полки чайник, — Кто эта стеснительная красавица?
— Сестрёнка младшая.
— У-у, какая темноглазая! Я Фагот, можно Виктор.
— Мария, — сказала она, подавая ему руку.
— А я Бас, он же Роберт, — отрекомендовался высокий худой парень в очках.
— А это Барабан. Он у нас самый главный, — Андрей показал на парня, который лежал на кровати и читал книгу. — Он, когда читает, ничего не видит и не слышит. Эй, слышишь, Вильгельм, очнись!
— А? — подскочил парень, — что случилось?... О, у нас новые лица!
— Что ты говоришь! Только сейчас заметил? Это Мария, сестра моя. Садись обедать.
Придвинули стол к Андреевой кровати, специально для Марии, расселись вокруг на стульях. Чай ещё не готов, но их аппетит так долго ждать не может.
— Перед самим Эрнстом Бушем выступаем! У меня, признаюсь вам, камрады, коленки трясутся, — сказал Фагот. — Вы слышали, как он поёт «Тревожный марш»?
— А «Левый марш», а «Рабочий фронт»! — заметил Бас.
— Здесь в Энгельсе не только Эрнст Буш и Эрих Вайнерт. Ещё Пискатор, Гранах, Вольф. Они, кстати, снимают фильм о нашей республике. Называется «Красное немецкое Поволжье». Так что готовьтесь, может и наш оркестр в этот фильм попадёт. Весь мир нас увидит!
— А всё-таки, в тревожное время мы живём. — сказал Бас. — Страшно...
— Что тебе страшно? — спросил Барабан, жуя креппель.
— А вы не слышите? Вы же музыканты! Неужели не слышите увертюру к войне! Гитлер — это война!
— Ну и что? Пусть попробует — это будет последний крик капиталистического журавля!
— Да дело не в этом. Вы поймите: немцы нападут на Советский Союз. А мы немцы.
— Ты, Роберт, странно рассуждаешь. Какое отношение я имею к Гитлеру? Я немец, но это только во-вторых, а, во-первых, я советский.