Фрида вспомнила, что в Энгельсе на аэродроме у парашютиста не раскрылся парашют, но он так упал в овраг, что долго катился по склону и остался жив. И всем отчего-то было легко и радостно, и только Мария, которой надлежало радоваться больше всех, тряслась от пережитого и даже вздохнуть полной грудью у неё не получалось.
А через несколько дней Мария и Эмилия получили из дому первые письма. Бабушка умерла в тот же день, как уехала Мария. Мать писала по-русски, на котором и говорила-то плохо. В конце сделала приписку: «Мария, болже кужат».
Эмилии писал Соломон Кондратьевич, писал грамотно, потому что ещё в начале двадцатых годов был секретарём в сельсовете. Он сообщил, что Йешке за побег дали десять лет, но так как у его открылась тяжёлая форма туберкулёза, освободили и отправили домой. Он живёт с ними в землянке и совсем плох. От Андрея не было ни слуху, ни духу.
Старики из Александровки
Вскоре колонна, руководимая Ольгой Ивановной Зоммер, переехала из Отважного в бараки, построенные на трассе нефтепровода. Теперь каждая бригада получала котловое довольствие и дневальные варили на всю бригаду. За котловым довольствием ходили сами.
Мария всё ещё носила порванный валенок с галошами. Однажды вернувшиеся из Александровки трудармейки сказали, что там в магазине есть валенки. В тот же день бригадир Фрида Кёниг принесла Марии такую бумажку:
Увольнительная
Настоящая дана мобилизованной Гейне Марии в том, что она действительно работает в СМУ-3 и отпущена в село Александровка на 20/II-43 г. (для покупки валенок).
Нач. колонны О.И. Зоммер
В этот день, то есть, 20 февраля 1943 года Мария, Ирма Шульдайс и Ольга Цицер втроём пошли в село Александровку. Ирма и Ольга шли по казённой надобности: у Ольги было требование к кладовщице такой-то отпустить бригаде номер два, первой колонны СМУ-3 «Востокнефтестрой» на котловое довольствие через Цицер О.Г. с подотчёта на 39 человек на 21, 22, 23 февраля картофеля — 37,5 килограммов, крупы — 10,5 килограммов. Мария, конечно, должна была помочь им нести полученные продукты.
Ольга Ивановна трепетно относилась к рабочему времени и всё рассчитала:
— В три пойдёте, в пять будете в Александровке, получите, потом час туда-сюда, в восемь вернётесь. Ещё светло будет, девчата, — подбодрила она, как будто они не знали, что уже в семь — тьма тьмущая.
Трудармейцы, конечно, отправились пораньше. День был пасмурный, но тёплый. Поднимался ветер.
Ольга долго возмущалась:
— «Девчата!». Какие мы тебе девчата! Терпеть её не могу.
Ольга красивая — высокого роста, прекрасно сложенная, серо-голубые глаза, густая копна золотистые волос.
Всё в Ольге, от осанки и походки, до манеры говорить, излучало чувство собственного достоинства и уверенность в своём превосходстве над окружающими, которое доходило у неё до надменности. Ольга Ивановна — помешалась на идее «сбить с неё спесь», но ей это так и не удалось. Особенно она старалась в начале, когда несколько раз отправляла Ольгу в карцер, где давали лишь двести граммов хлеба. Но Ольга продолжала открыто выказывать ей своё презрение. А в словесных стычках Ольга всегда умела выставить её в смешном виде, так что Ольга Ивановна начинала заикаться, забывать русские слова и переходить на такой диалект, какого и не придумаешь. К тому же у Ольги с Ольгой Ивановной были старые счёты. Она едва не подвела Ольгиного отца под раскулачивание. И Ольга постоянно вспоминала Ольге Ивановне, что она «много наших погубила» в бытность уполномоченной по коллективизации. Это особенно выводило Ольгу Ивановну из себя, она начинала кричать, что Ольга, мол, тогда была соплячка и ничего этого знать не могла, что это выдумки её врагов. Но оправдывалась она так неуклюже, что слушавшие убеждались, что совесть у Ольги Ивановны действительно не чиста. Поэтому в конце концов начальница почла за лучшее не связываться с Ольгой, чтобы лишний раз не всплывало то, что ей самой, возможно, хотелось забыть.