— Бултых! — и так же разбегаются волны.
А над лужей кружатся необычайной красоты рыжие, синие и зелёные стрекозы, и, то ли от воды, то ли от стрекоз, то ли от смеха Мильки и Йешки, в мире такое счастье, такое счастье, и верится, что ему не будет конца. А сейчас Йешка лежит в землянке больной-пребольной и чахнет от туберкулёза. Даже в тюрьму его не берут.
Володя подходит к Ольге, вода сразу набирается в сапоги. Он делает несколько шагов, успевает поставить Ольгу на сухое место, а сам застревает, делает неловкий рывок и садится воду.
— Теперь нас двое мокрых, — пробует шутить Ольга.
— Ничего, вода тёплая, высохнем, как собаки на солнце, — успокаивает Володя, выливая воду из сапог. Галифе и гимнастёрка черны от воды до самых плеч.
Впереди слышится гул. Сверкнули на солнце стёкла кабины. С той стороны подъехал к колёсоотбойной дороге лесовоз. Приостановился, заурчал, выпустил струю дыма и въехал на настил. Осторожно поднялся и опустился, поднялся и опустился, как корабль на волнах. Вслед за ним другой лесовоз и третий… Первый поравнялся с трудармейцами. Заиграли под ним брёвна, выплеснулась вода из берегов. Обдало синим бензиновым дымом. Лесовоз съехал с брёвен, напрягся и выбрался на сухое место.
Прошла вся колонна. Стояли, смотрели вслед. Пошли дальше.
Перешли один ручей, потом другой. Он пересекал дорогу и, юркнув в заросли, сливался с Конгорой.
— Это, товарищи трудармейцы, называется Бобров ручей. Обратите внимание, как течёт. Протока не больше метра шириной, а вон там, выше, видите, будто озёра. Это называется бочаги. Тут мелко, перешли и не заметили, а попробуй в бочаг прыгнуть — с головой под воду уйдёшь.
— Володя, а что там у бочага? Будто деревья кто нарубил?
— А это, товарищи трудармейцы, хатки бобров. Они там живут.
— Бобры!! Настоящие бобры! — закричала восторженно Эмилия.
— А какие же ещё! Не игрушечные. И деревья они сами валят. Зубами ствол перегрызают, да так точно рассчитывают, что дерево падает аккурат туда, куда им надо. Настоящие лесорубы. Человеку до них далеко!
Прошли несколько маленьких деревенек:
— Там, за Конгорой, это Никольское было, — говорит Володя… — а вон Обновленское. Теперь уже близко.
Близко-то близко. Третий час идут, ноги из грязи вытаскивая. Каждый шаг тяжело даётся. А тут ещё ручей бежит к Конгоре. Широкий.
— Это речка Талица, — говорит Володя.
Оказывается, вброд надо переходить. Дно топкое, топкое! И вода по пояс. Да кончатся ли сегодня мучения! Тётя Эмма совсем из сил выбилась. Мария с Эмилией под руки её держат, пока она то одну ногу вытащит, то другую. Вылезли на ту сторону мокрые, злые. Еле дышат.
— Мне надо отдохнуть, — говорит тётя Эмма. — Не могу больше.
— Осталось немного. Этот лес пройдём, а за ним и Камчатка, — успокаивает Володя.
— Идите, — говорит Мария. — Мы потихоньку пойдём.
Трудармейцы пошли вперёд, а Мария с тётей поплелись следом по лесу.
Набежали тучи и скрыли солнце. Застучали зубы после купания в ручье. Но вот лес поредел и кончился, за ним поле, и не более чем в километре крыши домов: вот она Камчатка! Дошли! Ага, перед самой Камчаткой ещё ручей. Еле перебрались. Когда шли уже по селу, увидели Эмилию с Ольгой.
— А мы уж забеспокоились, что вас долго нет, — сказала Эмилия. — Думали, заблудились в лесу. А знаете, где мы будем жить? — В церкви.
— Was?! In´s Gotteshaus! Ach! Das ist doch eine Sünde![50]
— Нам, тётя Эмма выбирать не приходится.
Засеял мелкий дождь, потом припустил. Впереди над Камчаткой стояла чёрно-свинцовая стена, а сзади светило солнце, и на стене расцвела яркая радуга.
— Gott sagte: “Solange ihr den Regenbogen sieht, habe ich euch noch nicht verlassen[51], — говорит тётя Эмма, но теперь уже спокойнее. Может быть потому что дошли.
Церковь стояла на пустыре, на восточной окраине села. По бокам её обступали суровые старинные тополя с тёмными кронами. Южнее в буйных травах пригорюнились православные кресты и пирамидки с красными звёздами.
Володя сказал, что церковь срубил ещё до революции какой-то лесопромышленник. Потом её пытались приспособить под избу-читальню, клуб, а вскоре и вовсе забросили. Неизвестно, пользовался ли лесопромышленник услугами архитекторов, скорее всего строил от души и по своему вкусу. Притвор с шатром, увенчанным небольшим куполом уже без креста, стоял как бы отдельно. Переходом он соединялся с основным зданием. Оно было высокое, срубленное из толстых брёвен. Замечательными в нём были окна, на первый взгляд грубо-вырубленные домиком. Начинаясь едва не от пола, они устремлялись ввысь настолько, что трёх окон с одной и другой стороны хватало, чтобы чувствовать себя совершенно среди природы под куполом небес. На окнах сохранились решётки с витыми узорами, говорившими, что кузнечных дел мастера знали своё дело несколько лучше плотников.