Если бы не купол, ничто не говорило бы, что это церковь. Внутри не было ни алтаря, ни иконостаса, ни одной иконы, ни одного изображения святых. Только возвышение пола говорило о том, что в своё время всё это, несомненно, имелось, но было удалено — также в своё время. В притворе в углу стояла железная печка, на которой трудармейцы, по всей видимости готовили себе еду. С торцовой стены на месте алтаря и в простенках окон рядами в два этажа располагались нары. В углу нефа имелась и настоящая каменная печь, которую топили зимой.
Трудармейцы, осматривая своё новое жильё не могли не согласиться, что оно было лучшим из всех, в которых им приходилось жить прежде.
Дома оказалась одна пожилая женщина, которая представилась тётей Лидой или Лидией Андреевной. Она кашеварила на двадцать человек, которые должны были вот-вот прийти с работы. Пахло довольно вкусно, но на десять новых голодных ртов она, конечно, не рассчитывала, да и паёк на них никто не выдавал.
Тётя Эмма сразу начала знакомиться и, естественно, первым делом спросила откуда Лидия Андреевна “von d´r Heim”, то есть с Волги. Оказалось, что из Бальцера. Но в Сибирь её с мужем выселили ещё в 1932 году как кулаков. Муж умер. Она осталась с шестью детьми, трое из которых, правда, уже были взрослыми, в селе Решёты. К началу войны выросли и младшие. Все работали в колхозе. В январе 1942 в трудармию забрали троих сыновей, а в октябре её и двух дочерей. Дома, то есть в Решётах, осталась старшая — Анька, вышедшая замуж за местного учителя, и родившая сына.
Год назад она узнала от Аньки, что старший сын Петька погиб в шахте где-то в Кемеровской области. Остальные, наверное, ещё живы. Хотя всё в воле Божьей, и никто не знает, что с ними происходит сейчас.
Ещё тётя Лида поведала, что в первый год здесь было очень голодно. Сейчас с едой получше. И бригадир их Володя — человек хороший, и старается им помогать. В общем, жить можно. Одно только ей очень сильно не нравится: то, что она живёт в церкви и, как человек верующий, понимает, что когда-нибудь Бог за этот грех накажет, в чём тётя Эмма с ней немедленно согласилась.
Дождь в это время закончился, и небо совершенно очистилось от туч. Через пустырь, заросший тысячелистником, пижмой, лопухами и прочим травяным дрязгом возвращались с работы здешние трудармейки.
— Мария, — вскрикнула Эмилия, — посмотри, это ведь Эрна Дорн!
Да, это была Эрна Дорн, с которой она, Милька и Сашка Муль ещё весной сорок первого года ходили пешком в Марксштадт.
Эмилия не вытерпела, выскочила встречать. В огромные окна Мария видела, как они обнялись с Эрной. Мария, конечно, тоже была рада, но бурное выражение чувств было ей чуждо, впрочем, как и Эрне.
— Мария! — сказала она, входя. — Вот неожиданность! Всё говорили: пополнение, пополнение. Совсем не ожидала, что вы среди этого пополнения будете! — Но после этих слов она только подала Марии руку.
— Эрна, Эрна, ну как ты? Вы куда попали? О Сашке Муле ничего не знаешь? Они ведь с вами уехали, — тараторила между тем Эмилия.
— Сашку посадили, — ответила Эрна, понизив голос. — Ну я вам потом расскажу.
— Моего брата Йешку тоже посадили, но выпустили. Он туберкулёзом заболел.
Между тем пришедшие трудармейцы собирались ужинать, а у них кроме Марииной булки хлеба ничего не было.
— Мы аттестаты только завтра получим, — сказала Ольга Цицер. — Нам должны по почте переслать.
— Ну садитесь, — сказала Лидия Андреевна, — после как-нибудь сочтёмся.
Поужинали. Вышли на улицу. Летнее солнце стояло ещё высоко. Пахло дождевой свежестью, щебетали птицы, недвижно висели на деревьях листья.