Хороша сегодня Милька! Надела платье с цветами по белому фону, две косы по спине спускаются, а волосы, что по щекам вьются горят на солнце, как тонкие золотые нити. Туфли, хоть и поношенные, но у кого сейчас лучше, и носочки белые.
И Ольга Цицер умудрилась-таки сохранить кое-что из хороших вещей. Надела синее платье с пояском, а к нему кроме пышных волос её никаких украшений и не требуется. Если Милька — принцесса, то уж она — точно царица.
Эллочка надела белую кофточку и чёрную юбку. На ногах белые носочки и вполне приличные туфельки.
А другие ни на что и не претендуют. Мария надела чёрное платье. В трудармии несколько раз его штопала — видно, если приглядываться, а так — ничего, другого ведь всё равно нет.
Тётя Эмма жарит лепёшки. Целая стопка на тарелке: пышные, светло-золотистые — совсем как дома. Она торопится. Ей тоже хочется пойти.
— Den Tag wollen wir sein Lebtag feiern[55], — говорит она.
— Тётя Эмма, одевайтесь, — говорит Мария, — я закончу.
Тётя Эмма быстро сбрасывает фартук и идёт копаться в своём мешке, что бы такое надеть поприличней.
Мария опускает лепёшку в кипящий жир. Тесто вздувается, пузырится. Мария ждёт несколько минут, поддевает вилкой и ловко переворачивает. Эй ли не уметь стряпать креппели!
Но кошки на душе скребут. Слишком хорошо помнит она и разговор в музыкальном техникуме как смотреть в глаза тёте Дусе, когда убьют её сына, и горе несчастной Анастасии Шашковой, в тот страшный день, когда сгорела сушилка. Да и сегодняшний день…
Ну всё готово! Пошли! Тётя Эмма впереди с тарелкой горячих лепёшек, накрытых полотенцем. Кофта на ней рваная и пожжённая, передник закрывает самые большие дырья, а праздничного — один слепящий белизною платок на голове. Вот и дом, из окна которого крикнула им сегодня утром Нинка Юрина: «Девчонки! Победа!» Двери открыты настежь, и никого не видно, только скворцы суетятся у летка скворечника, вознесшегося над домом на длинной жерди.
А вот и площадь перед сельсоветом. Народу — всё село пришло. Тётя Эмма подошла к столу, поставила лепёшки. Люди по-прежнему счастливы, но в этом счастье уже сильно чувствуется терпкая горечь. Вскрылись едва зажившие раны.
Последние приготовления. Сейчас будут за стол садиться. Что-то Володи не видно. Спросили у Аньки:
— За гармонистом поехал на секретарской лошади. Вася-гармонист у нас живёт. До войны ещё на каждом празднике играл на гармошке. В прошлом году вернулся без обеих ног. Теперь стесняется людей, никуда не ходит. Поехали его уговаривать.
Неуютно трудармейцам как-то без Володи.
Вдруг, видят, бежит мальчик лет девяти. В вытянутой руке бумажный листок. Кричит:
— Мамка, мамка!
В нескольких шагах перед ними повернулась на крик женщина. Прижала руки к груди, будто моля о защите. Лицо сморщилось в предчувствии самого страшного.
— Мамка! Папку убили.
Женщина взяла бумажку, посмотрела на неё невидящими глазами.
— Что там? — спросила мёртвым голосом.
— Наталья, Наталья… Ты не того…
— Что? Что? — повторяла Наталья. — Не верю. Что?
Одна из женщин взяла листок и прочитала:
— Извещаем… красноармеец Жемчугов… в бою за социалистическую Родину, верный присяге и проявив геройство и мужество, погиб 20 апреля 1945 года. Похоронен с отданием воинских почестей — город Белиц. Германия.
— А-а! — закричала Наталья и упала на траву.
— Наташа, Наташа! Господи, да принесите же кто-нибудь воды!
— Мама, мамка! Ты что?! — испугался мальчик.
Принесли воды, брызгали на лицо. Пытались дать попить. Не смогли разжать зубы.
Застонала так, будто душа из неё вылетела. Отчаянно и страшно закричал сын:
— Мамка! Не умирай!
Вся площадь сбежалась.
— За стол, может? Выпьет — легче станет? — предложил какой-то уже выпивший мужичок.
— Какой там! Домой её надо отвести.
Марию била нервная дрожь от увиденного.
Женщины подняли Наталью. Повели гурьбой. Одна оглянулась, посмотрела через плечо. И такая ненависть во взгляде — прожгла до самого сердца, до остановки дыхания. За что?