Но нельзя рябине
К дубу перебраться...
Знать, ей, сиротине,
Век одной качаться.
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина,
Головой склоняясь
До самого тына?
Когда песня закончилась, набросились на Лидию Андреевну:
— Тётя Лида! Ты когда так петь научилась?
— Тётя Лида, да ты наша, русская! — изумилась Анька Черкасова.
— А я и правда до войны десять лет уже в Сибири жила. Всякого повидала, всяких работ переработала, на многих вечеринках побывала, много песен перепела.
Потом ещё что-то пели. Потом рассказывали друг другу о довоенной жизни. Давно потух костёр, а расходиться не хотелось.
Но, вот новоиспечённые подруги спохватились: на площади начались пляски.
— Пойдёмте с нами, ей богу, никто вас больше не обидит.
— Нет. Мы лучше домой. Когда-нибудь в следующий раз…
Домой пришли довольные. Душа налегке. Много сегодня было и счастливого, и страшного. И нарадовались, и наплакались, и напелись. Но хотелось ещё чего-то. Необъяснимая энергия просилось наружу, не давала покоя.
— Господи боже мой! Неужели мы дожили! Неужели на днях домой! Домоооооой! — закричала Ирма Шульдайс. — Вы представляете, как это будет!!!
— Представляяяя-ююю! — завопила, пританцовывая, Эрна Дорн. — Приедем на станцию. Подойдёт поезд: «Ту-ту-ту-ту-ту! У-у-ууууууу. Шшшшш! И нам крикнут: «По вагоооооо-нааааам!»
— По вагоооооо-нааааам! — подхватила Эмилия Бахман. — По вагооо-нааам! — и, схватив чью-то подушку и перекинув её через плечо, как вещь-мешок, полезла по нарам на самый верх, будто по ступеням вагона.
— А-аааа-аа! По вагоооо-наааам! Домоооооой! — женщины со слезами на глазах стали хватать, что под руки попадётся, и карабкаться вверх по нарам.
В одну минуту церковь наполнилась сплошным гвалтом. Даже тётя Эмма поддалась общему психозу и, с откуда-то взявшимся мешком за спиной, полезла на нары:
— Домооой! Домооой!
— Бабушка! — вопила Эрна Дорн, хватая снизу за юбку Доротею Шварц! — Это не ваш поезд!
— Это моя поезд!! — кричала та, как обезумевшая. — Я еду Новосибирска област, Каргат!
— Я тоже еду Новосибирска област, Искитим!
— А я еду Саратовска область, Энгельс!
— А я Марксштааадт!
Ирма, схватив Эллочку за руку, побежала вдоль нар, как вдоль состава. Высмотрела свободное место и потащила Эллу:
— Эллочкааа!!! Не отставаааай! Поезд уже идёёёт! Давай руку, давааааай!
Элла соскользнула с нижнего яруса нар и выпустила Ирмину руку.
— Эллааа! Бегиии! Не отставааай! Даваааай рууу-кууу! Давааааай!
Ирма схватила, наконец Эллу за руку и втянула к себе вверх на нары. А, втянув, плача от счастья, стала обнимать и целовать её.
— Эллочка! Эллочка! Мы едем домой! К маме!
— Хорошо, хорошо, Ирмочка! К маме… Мы скоро приедем… Да, да обязательно приедем, — и стала целовать её в ответ. — Смотри как быстро идёт поезд. Скоро, скоро мы приедем…
И только Мария не принимала участие в этом странном действе. Она стояла у входа и смотрела на всё, тихо улыбаясь, оглушённая криками.
— Домой, домой, — кричали кругом.
— Домооооой, на Волгу!
— В Москвуууу! — кричала Ольга Цицер. — волосы у неё растрепались и прилипли к потному лицу, глаза лихорадочно блестели. — Домооой! Хочу в Москвууу!
Скрипнула дверь. Красный свет заката хлынул в церковь. Мария вздрогнула и оглянулась. В одних кальсонах стоял рядом с ней Володя Поляков. Выражение ужаса, с которым он влетел в церковь, постепенно сменилось ошеломлённым удивлением:
— Мария! Объясни, что случилось? Домой? Что, был приказ? Вам уже зачитали? Кто приходил?
— Да нет, Володя! Это мы себе представляем, будто мы на станции, садимся в поезд и едем домой.
— Тьфу ты! Я только переодеваться начал — вбегает жена: «Володя, беги скорее к девчонкам! У них что-то ужасное случилось. Кричат, будто заживо горят! Наверно пожар! Я и прибежал…
Стране нужен лес
На следующее утро проснулись от грома. Тах-тара-тах, трата-тах! И покатился, грохоча, за дальние леса, за речку Конгору. Будто поезд промчался. В окнах серый рассвет. Свешиваются тучи серо-коричневыми лохмами в самые окна. Вдруг зашумело в деревьях, застучало по крыше — первый грозовой дождь. Рано, можно ещё чуть-чуть полежать.