Женщины схватили наволочки с картошкой и бросились от костра в лес: одни в одну сторону, другие в другую.
— Стой! — закричал Володя с той стороны ложбины. — Стой! Стрелять буду!
— Стреляй, стреляй, Володя! Будто мы не знаем, что у тебя пистолета нет, — подумали женщины, убегая.
На другое утро, когда женщины пришли в контору, Володя сказал:
— Ну, товарищи трудармейцы, не верил я в дезертиров, а вчера сам их в лесу видел. Я, когда от вас ушёл, папиросы оставил на пне. Вечером после ужина покурить захотелось. А ни у меня, ни у Николая папирос нет. Вот и вспомнил, что я ведь перед штабелёвкой курил, а папиросы на пень выложил: думаю, что же до утра мучится — сбегаю. Иду себе, напеваю, глядь, костёр за деревьями горит, я ближе подбираюсь: смотрю, сидят вокруг костра и что-то жарят на огне. И много ведь их было, целая шайка. Когда я крикнул: «Стой, стрелять буду!», они испугались и врассыпную от костра в лес. И что-то они за собой в лес утащили.
— Володя, может барана, — спросила Ирма, невинно глядя ему в глаза.
— А что! Очень было похоже на барана. Надо будет поспрашивать не пропал ли у кого баран или овечка.
— Дай срок, Володя, поедем домой: мы тебе расскажем, какие это были дезертиры, — шепнула Марии Эрна Дорн.
— А с топором-то как? Не нашли?
— Топор, Володя, сам нашёлся. Посчитали вчера — числом сходится. Как-то обсчитались в обед.
— Ну и ладно, слава Богу, не покупать.
Битва на картофельном поле
По-прежнему стояло бабье лето, и солнце было особенно ярким, отражаясь в золоте берёз, пурпуре осин, рябин и клёнов.
Но настроение женщин было неважным. Нормы продовольствия для трудармейцев могли теперь устанавливать на местах. А на местах продовольствия не хватало даже местным жителям. По карточкам, независимо, выполнил норму или нет, давали теперь только четыреста граммов хлеба.
Однажды пришла тётя Эмма, которая была у трудармеек, как Савельич у Петруши Гринёва, и продовольственных карточек, и котлового довольствия и всего прочего рачительница, показала им требование, по которому им отпускалось на день по 60 граммов картошки на человека.
— А пока почистишь её — и того меньше останется. Я уж стараюсь не чистить, а скоблить.
Хозяева начали копать картофельное поле, на котором они попаслись два дня назад. Днём там был народ, а вечером, когда уходили со своей лесосеки, как раз приезжали за выкопанной картошкой и копальщиками подводы. К тому же до их слуха донеслись новые сведения о дезертирах. Мол, выкопали на огороде, что на лесной поляне, изрядную латку.
Трудармейки удивились, что никто, включая Володю Полякова, не обратился в милицию.
В тот день, когда тётя Эмма получила по требованию Иосифа Францовича Дробикова причитающееся им питание, работа вовсе не шла на ум. Утром они съели по кусочку хлеба с чаем, в обед по тарелке супа с небольшим количеством капустных листьев, которые дала тёте Эмме Анька Черкасова. Картошки в этом супе было ещё меньше, чем в супах образца сорок второго — сорок третьего года, когда они особенно голодали. Володя после обеда уехал в Пошехоно-Володарск на какое-то собрание. Как-то особенно часто застревали пилы в деревьях, а когда дерево падало, и сучкорубы обрубали ветки, пильщики не принимались за следующее дерево, а бессильно валились с ног и спрашивали друг у друга:
— Как думаешь, сколько сегодня хлеба дадут, четыреста граммов или всё же шестьсот.
— Шестьсот не дадут, нечего мечтать.
— А может всё же.
— Да с чего же?
Когда штабелевали брёвна, два сорвались со слег и чуть не прибили: одно Марию, другое Рапунцель.
Вечером, похлебав пустого супа, они не выдержали. Ольга и Ирма предложили дождаться полуночи, пойти, и накопать картошки, пока их поле не выкопали. Да! Они так и сказали: «сходим ещё раз на наше поле, пока его не выкопали». Они же — Ольга и Ирма — пределили, кто с ними пойдёт. Решено было, что воровать пойдут самые молодые: Мария, Эрна Дорн, Ольга, Ирма и Эмилия.
— Я не пойду, — заявила Мария.
— Нет, пойдёшь! — твёрдо сказала Ольга.
— Не пойду!
Кто знает, может быть Ольга и на этот раз переломила бы её волю, если бы не вмешалась Эллочка: