— Необычно вы рассуждаете. Ну, допустим, я соглашусь с вами.
— Тогда зачем вам не отдать свой талант людям? У вас огромный педагогический талант. Я это видела сегодня. Такому таланту можно только завидовать. Вы могли бы людям такую пользу приносить, такую пользу!
— Какие вещи вы говорите, Эрна…
— Глупые?
— Нет, не из ряда «умные — глупые».
— Валентин Иванович.
— Да, Эрна.
— Можно, я зайду к вам на днях?
— Заходите, буду рад.
Но Эрна не вытерпела и зашла к Коршиковым уже на следующий день. Вернулась поздно:
— Как они бедно живут! У них ничего нет! Тётя Нюра задыхается от работы, чуть не год уже не прибиралась. Я им пол помыла. Завтра надо хоть печку помазать — потрескалась вся.
А на другой день случилось неожиданное. Когда они в церкви доедали свой скудный обед, приготовленный тётей Эммой, вошёл Володя:
— Эмма Яковлевна, Дробиков вызывает в контору.
— Меня? Что я такое сделал? — испугалась тётя Эмма.
— Зачем же сразу так? Вам вызов пришёл из Довольного от комендатуры. Отпускают вас домой.
Ну вот и первая ласточка. И день сегодня как на картине Левитана «Золотая осень». Ярко горят на солнце золотые берёзы на фоне глубокой небесной синевы, и опавшие листья жёлты и свежи. Солнце ещё греет, но воздух уже холоден и резок как в предзимье. А на деревьях во дворах стеклышками звенят синички.
Настроение поднялось после такого известия: значит и до них очередь скоро дойдёт. Но Володя разочаровал:
— Вы не радуйтесь, товарищи трудармейцы. Я видел этот вызов. Ничего хорошего в нём нет. Я так понял, что сноха её вызывает. Написано примерно так: «В связи с тем, что муж заявительницы умер во время прохождения службы в трудовом отряде, а сама она по состоянию здоровья часто находится в больнице и не на кого оставить ребёнка в возрасте до пяти лет, просим демобилизовать гражданку Кригер Эмму Яковлевну и направить её по месту проживания в деревню Баклуши Доволенского района Новосибирской области».
«Дядя Давид умер!» — ужаснулась Мария. Тётя Эмма не знала. За эти три года она не получила ни одного письма из дому. Скорее всего и дедушки давно нет. Действительно, бестолковая жена у дяди Давида.
Вечером собирали тётю Эмму. Не радость ей, а горе.
— Лучше бы я всю жизнь оставалась здесь. Лучше бы я умерла, а не мой сын.
Ну что ей сказать, чем утешить?
Утром попрощались в церкви. Поцеловала тётю Эмму в мокрые солёные щёки:
— Может к нашим попадёте, привет передайте (Господи, какая глупость. Какой привет!).
— Передам, Мария.
— Счастливо вам доехать.
— Тебе счастливо… И поскорей домой вернуться.
Мария пошла на работу, а тётя Эмма осталась. В десять часов ей надо подойти к правлению колхоза имени Чапаева. Оттуда бензовозы идут в Пошехоно-Володарск. Там она сядет на пароход до Ярославля, а там уж поездом. Как она выдержит такую дорогу? Тоже ведь немолода и сердце ненадёжное.
Такая тоска сжала сердце. Один родной человек был, и тот уехал.
Снова зима
И снова наступила зима. Вечером ещё шумел дождь, а утром вышли — снегу по щиколотки. Вспомнилось Марии, как наступила зима сорок второго года, тот день, когда она увидела снег из окна тюрьмы. Невероятно: прошло всего три года! Неужели три года? А кажется целая жизнь! Чего только не вместилось в эти три года. И вот первая послевоенная зима…
Пока шли полем к лесу, взрывая пимами первый пушистый снег, встало тусклое красное солнце. Поле стало розовым и заискрилось. И лес впереди засверкал, зарделся навстречу солнцу. Осинка, которую они не стали пилить по причине её малости, стоит теперь посреди поля и похожа на нахохлившегося снегиря. А на их лесосеке уже кто-то наследил… Нет, слава Богу, не тот, о ком они подумали: зайчишка напетлял.
Расчистили снег и за работу. Запели пилы о бока девяти сосен, и повалятся они в ближайшие полчаса мёртвыми, осыпав их снегом, снимут с них их хвойные наряды, разрежут на части, и отправятся они неизвестными путями под колёса поездов, на срубы колодцев, на доски сараев.
— Володя, — говорит Эрна, — ты не знаешь, где я могу купить немного извёстки, побелить печку Валентину Ивановичу.