В тот же день получила письмо и Ирма Шульдайс. Что было в её письме, никто, конечно, не узнал.
Смерть Эмилии будто разбудил её. Нет, она не стала более разговорчивой, но глаза её стали живыми. Она смотрела на всех сочувственным взглядом, и хоть редко, но вставляла слово, всегда осмысленно и к месту. Однажды даже Ольга сказала Марии:
— Кощунственно звучит, но Рапунцель, кажется, своей смертью спасла Ирму. Будто разбилась вокруг неё какая-то скорлупа, и она вернулась в эту жизнь.
— Не знаю, Оля. Всё равно, ей страшно больно.
— Это я понимаю.
В последний день октября небо весь день было затянуто плотными тёмными тучами. Несколько раз принимался падать снег. А вечером небо на западе очистилось и запылало огнём жёлто-кровавого заката. А над Камчаткой тучи ещё больше сгустились и стали совершенно чёрными.
— Смотрите, смотрите, — сказала Ольга, — пылающее небо, и погружающаяся во тьму земля. Я такого никогда не видела.
— Правда! Что-то необыкновенное! — согласилась Мария.
— Gottes Zeichen[70], — сказала Доротея Шварц.
Зрелище, действительно, было завораживающее. Но длилось оно не долго. Когда вошли в село, не так уж густа была тьма над ним, и не так уж ярко пылало небо. А вскоре оно и вовсе потухло.
Дневальная Гермина Шмидт сварила картошку с их собственного огорода и выставила попробовать квашенную капусту, которую они тоже сами засолили в купленной в сельпо деревянной кадушке.
Капуста была замечательной — не упомнят, когда такую ели.
— А Ирма-то где? — вдруг тревожно спросила Ольга.
— Ирма? Здесь, наверно, где ей ещё быть? — ответила Алиса Франк.
— Да нету.
— Правда, нету. Может на улице?
Вышли из церкви:
— И-и-рма-аа!
Из сумерек никто не отзывается.
— Ирмааа! Ирмочка! Откликнись!
— Ох, плохое случилось, — сказала Ольга, судорожно глотая.
В сердце Марии вполз жуткий до тошноты ужас: «Неужели опять»?
— Ирмаа! — закричала она чужим визгливым голосом.
— И-ирмааааа! И-ирмааа! — вопят рядом с ней трудармейки.
Звуки уносятся в чёрное уже небо.
— Да что же это такое? Кто последний раз видел Ирму?
— Мы с ней рядом шли из леса, — сказала Лидия Андреевна.
— Я её тоже видела, с нами она была, — вспомнила Мария. — А потом я на небо засмотрелась…
— Ирмааа!
— Нет, кричать толку нет. Искать надо.
— Где искать? Темно. Ничего не видно.
— Нет, девушки, пойдёмте. Ну хотя бы по той дороге, что сюда шли, — сказала Ольга.
Лихорадочно оделись. Пошли. Вышли за село. Начали кричать.
— Ну хоть бы след какой! О господи!
Пришли к лесу. Но уже ничего не видно. Походили, покричали.
— Надо домой идти, а то ещё кто-нибудь потеряется, — говорит осторожная Аля Франк.
Ещё одна бессонная ночь в церкви. Нет никого, кто сомневался бы в том, что Ирмы уже нет в живых, но сердцем никто не хочет в это верить. А вдруг…
— Herr Jesus und Maria![71] Я же говорила, что горе нам будет за то, что живём в церкви, — несколько раз повторила Доротея Шварц.
Дождались рассвета и пошли. Все пошли. Не заходя в свою конторку-инвентарку.
Вот и лес. Снегу выпало чуть, чуть: землю притрусил клочками, а в сухой траве вообще не видать. Но холодно. Прояснилось. Солнце всходит.
Опять покричали:
— Ирмааа!
Вошли в лес. Страшно. Мария держится с Алей, Лидией Андреевной и Доротеей Шварц. Смотрят по сторонам, каждое дерево обходят со страхом.
Ольга одна ушла вперёд. Вскоре потеряли её из виду.
И вдруг:
— Аааа! — страшный крик.
— Allmächtiger Herrgot![72] — ужасается Доротея. — Это Ольга. Наверно нашла.
Действительно, Ольга кричит. Бежит к ним:
— Она зде-е-есь! Она здесь! Вот она… Она повесилась!
У всех замирает дыхание. Лица перекошены ужасом. Ноги не держат. Пошли за Ольгой, как покрались. Как увидеть, как пережить?