Ольга сорвала с головы платок, качается из стороны в сторону, а вместе с ней волна её светлых кудрявых волос.
— Вот…
Ирма с непокрытой головой висела на суку берёзы, вытянутом, как рука.
Под ним стоял козелок, на котором они распиливали мелкие брёвнышки. Ирмина шаль лежала на нём. Перед смертью она сняла её и накинула на его рожки.
— О-о-ох, как же она хотела умереть! В такую даль его затащила! Ну почему-у, почему я ничего не заметила?!
Прилетавший ветер едва заметно раскачивал тело Ирмы и медленно поворачивал то в одну, то в другую сторону. Руки свободно висели, немножко отошедши вперёд и в сторону от туловища, словно не принадлежали ему больше и радовались, что наконец-то им ничего не нужно делать.
Седые волосы, растрёпанными струями охватывавшие лицо, были стянуты на шее под петлёй.
— Нож у кого-нибудь есть? Господи, не догадались ножа взять.
— Я взяла, взяла нож, — сказала Лидия Андреевна.
— Мария, вставай на козлы, режь верёвку, мы подержим её.
Мария взяла протянутый ей нож, залезла на козлы, стараясь удержать равновесие и стала пилить верёвку над головой Ирмы. От этого тело Ирмы повернулось, и её мёртвое лицо оказалось рядом с лицом Марии. Мария вскрикнула и, зажмурив глаза, продолжала резать. Наконец верёвка оборвалась и державшие его снизу женщины успели принять Ирму на руки.
Ирму уложили на холодную траву, посеребрённую ноябрьской изморозью. Ольга закрыла ей глаза. Когда Мария снова решилась взглянуть на Ирму, она лежала совсем не страшная, лицо её было спокойно, и только глубоко ввалившиеся глаза напоминали о перенесённых ею нечеловеческих муках.
— Тридцать лет ей было! Тридцать лет! — сказала Ольга.
С делянки, на которой они вчера работали, Ольга принесла две жерди. Они связали их верёвками, наложили веток поперёк, кое-как соорудили что-то похожее на носилки, положили на них Ирму, и осторожно понесли, как девять месяцев назад несли её сестру, стараясь идти в ногу, так чтобы носилки не рассыпались.
Наконец они были дома. Положили Ирму на клирос.
— Ну вот и всё, отмучилась ты, подруга наша дорогая, сказала Ольга. — Помнишь, Мария, какой она была там, в Жигулях?
— Помню, — ответила Мария, — красивая она была.
— Послушайте, — сказала Лидия Андреевна, — она же письмо получила на днях. Может там что-то было?
Ольга ощупала Ирмино пальто, вынула из внутреннего кармана сложенный конверт и стала читать: «Здравствуйте, наши дорогие дочери Ирма и Элла!»
— Господи! — затряслась Ольга. — Они даже про Эллочку не знают!
«Почти год не получаем от вас писем. Мы очень волнуемся! Я утешаю себя тем, что вас двое, и не могли же вы погибнуть сразу обе. Напишите скорее. Или лучше приезжайте. У нас уже несколько человек вернулось из трудармии. Наш комендант тоже написал прошение, чтобы вы вернулись. Ну хотя бы одна. Это уже полгода прошло. Не знаю, почему нет ответа. До свидания. Приезжайте скорее. Или напишите».
В это время в церковь вошёл Володя. Не увидев за их толпой Ирмы, он сказал:
— Почему не на работе, товарищи трудармецы?! Девять часов. Уже час опоздания.
— Почему мы не на работе? — выступила вперёд Ольга. Глаза её сверкали какой-то необъяснимой ненавистью, губы дрожали, судорога пробегала по лицу. — Ты спрашиваешь, почему мы не на работе! Да потому что Инга повесилась! Потому что ещё одну из нас вы угробили!
— Оля, Оля, не надо! Что ты говоришь, — залепетала Мария.
Ольга отстранила её:
— Будьте вы прокляты! Ненавижу вас! Ненавижу! И тебя, тебя тоже ненавижу! Добренький. Да? Добренький! Заступничек! Но тебя никогда не было, когда мы погибали! Когда Эльку убило, когда Милька умирала, когда Ирму из петли вынимали. Тебя никогда с нами не было! Будь ты проклят! Я для вас шпионила! Молодые девки для вас животы и жилы рвали! А вы нам жрать не давали, гнобили и губили уже после войны! После войныы! Все трое после войны погибли! Ненавижу вас!! Ненавижу!!! Будьте вы все прокляты! И ты вместе с ними! Ты их убил! Ты, ты! И ты ещё спрашиваешь, почему мы не на работе?! Почему не продолжаем рвать жилы!
Володя был ошеломлён.
— Да я, собственно, не против…