Вижу, Михаил Семёныч понимает, что я прав, но колеблется. Думает. Наконец махнул рукой: «Валяй, но, чтобы в три дня сделал!»
Начали разбирать: кругом я прав: поршневые, действительно, негодные. Вечером пришёл к себе на квартиру: настроение хорошее, собой доволен — не зря меня учили, в технике разбираюсь и руками работать умею. Тётя Дуся поужинать поставила: хлеб, картошка, два яйца, стакан молока. Сижу, ем с удовольствием. Вдруг стук в окно — громкий, требовательный и крик: «Эй, хозяйка, где твой постоялец? Давай его сюда!»
Вышел, смотрю: на улице легковушка стоит, а прямо передо мной военный с усами, в фуражке с синим верхом и в перетянутой ремнями гимнастёрке с красными петлицами. Кобура на боку. «Поехали», — говорит. — «Куда?» — «Увидишь».
Нельзя сказать, чтоб я испугался, но тревожно на душе стало. Думаю: «Зачем я им понадобился и в чём виноват?» Вроде ни в чём. Стал понемногу успокаиваться и даже мысль мелькнула: не хотят ли мне поручить какое-нибудь особо важное задание, например, шпиона разоблачить? Привезли меня в районное управление НКВД, завели в просторный кабинет: лампы ярко горят, большой стол стоит, за столом другой военный, постарше и посолидней того, что меня привёз, по званию майор. А против стола на скамейке у стены, вижу, наш Михаил Семёнович съёжился. И поразило меня: до чего может человек уменьшиться! Прекрохотный стал — еле виден в этом кабинете. И глаз не поднимает. «Нет, — думаю, — не для спецзадания меня сюда привезли». А майор мне говорит:
— Ну, молодой человек, что будем делать, вредить или работать?
— Как вас понимать, — говорю, — что я такого вредительского сделал?
— Вывел из строя два трактора.
В общем, узнали уже. Я начинаю доказывать, что этим тракторам нужен ремонт, аргументы привожу, Михал Семёныча в свидетели призываю.
А он и не шевелится, сидит как камень: ни да, ни нет. Майор слушал, слушал, потом перебил меня:
— Ну вот что: завтра утром трактора должны быть в колхозе. Ясно?
— Ясно.
— Ну и ступайте.
Пошли, разбудили трактористов, слесарей на ноги подняли. За ночь поршневые заменили, двигатели на место поставили и утром отправили оба трактора в колхоз.
Так я к чему? Никогда бы не поверил, что такую работу можно за несколько часов выполнить! По всем физическим и прочим законам мы не могли, а припёрло и сделали. Как это объяснить — до сих пор не знаю.
А вот моему двоюродному брату Косте повезло меньше. Он тоже окончил техникум механизации и работал заведующим мастерской в другой МТС, кажется, в Нидермунджу.
Поздним вечером тракторист пригнал с поля трактор и оставил его у ворот мастерской. Была глубокая осень. Ночью ударил мороз, и двигатель разморозило. И тракториста, и Костю посадили. И хотя отсидел Костя недолго — шесть месяцев — но вернулся оттуда седой, всю оставшуюся жизнь работал только на рабочих должностях и ни за что уже не хотел быть начальником и отвечать за других.
Предсказание
(рассказ моей матери)
Наше село Паульское было настолько большое, что в нём организовали сразу три колхоза: имени Калинина, имени Ворошилова и «Красный штурмовик» (Rote Stürmer). Мой дядя оказался в третьем колхозе, земли которого были далеко-далеко в степи, и во время полевых работ колхозники жили на бригадных станах, редко, лишь в исключительных случаях, приезжая в село.
С дядей Карлом жил отец моей матери дед Фридрих. Когда дядя с женой уезжали на бригаду, он оставался один, и мы с матерью ходили к нему, чтобы осведомиться о здоровье, прибрать в доме, приготовить еду.
В один из тёплых апрельских вечеров мы пошли к деду. Ему было восемьдесят пять лет, он носил длинную белую бороду и в хорошую погоду сидел на лавочке перед домом с такими же, как он, стариками, вспоминая минувшие дни и порицая нынешнее безбожие. В тот вечер было то же самое, мы не стали им мешать, прошли в дом, вымыли пол, подмели во дворе и сварили ему поесть. Спокойный, неяркий закат уже догорел, в небе появились первые звёзды, а дед всё не заходил в дом. Мы пошли звать его.