Очередное утро, и я вскакиваю с кровати и бегу к двери.
- Суки-и-и!!! Откройте!!! - я бьюсь в дверь плечом, но она не поддается. От злости у меня перехватывает дыхание, и я не чувствую боли. - Ладно… суки-и-и… - я подлетаю к окну, срываю с карниза штору и с размаху кидаю в стекло табурет. Оно осыпается на пол. - Что суки, не нравится? - я со всей дури бью кулаком в крепкие доски, которыми забито окно. Припадок злости прекращается так же неожиданно, как и начался. На смену ему приходит апатия, и я без сил падаю на кровать.
- Господи, - Машенька сидит на краешке моей кровати и бинтует мне разбитую в кровь руку, - дай плечо посмотрю. - Я сам смотрю на ноющее плечо и вижу огромный кровоподтек. Где это я так? Не помню…
- Машуль, сделай блинчиков. Со сметаной, - мне впервые за месяц чего-то захотелось.
- Ты кушать хочешь? - я смотрю на радостное лицо моей Машеньки и тоже улыбаюсь ей.
Я провел на даче три месяца. Конечно, Маш могла просто устроить меня в клинику, но тогда на моей жизни был бы поставлен огромный и жирный крест, и ни один Константин Иванович не смог бы помочь мне. Она просто выходила меня. Три месяца терпела мои приступы бешенства, истерики, слезы, а потом кормила меня с ложечки, как маленького, и гуляла вокруг дачного участка, держа меня за руку. И все это она делала для того, чтобы я жил…
В этом году лето задержалось, и в конце сентября все еще стояла теплая июльская погода. Я вышел на работу и попытался снова влиться в жизнь. После трех месяцев, проведенных на даче, я никак не мог приноровиться к городской суете. Все вокруг меня двигалось слишком быстро, и я пытался поймать ритм этого бешеного городского рок-н-ролла.
Я постоянно чувствовал какое-то недомогание, но списывал его на ослабленность организма после стресса. Я помню, как пришел в тот день на работу, помню испуганный взгляд администратора Леночки и ее слова:
- Если ты встанешь у той серой стенки, то сольешься с ней, как хамелеон.
А потом я провалился в черную яму и очнулся уже в больнице, под капельницей и с перевязанным животом, из которого торчал катетер.
Я лежал на жесткой больничной койке и думал: зачем? Зачем мне оставили жизнь? Ведь кто-то там наверху решил убить меня. Именно поэтому у меня внутри появился этот гнойный мешок. Он должен был лопнуть и затопить вонючей желтой жидкостью мое тело. Зачем этот «кто-то» в последнюю минуту послал мне эту женщину-хирурга, которая вынула из меня мою смерть и кинула ее в железный лоток вместе с кровавыми бинтами. Почему ОН передумал? Может быть, мне просто дали еще один шанс? Еще одну жизнь, которую я должен прожить по-другому… правильно… как все…
Глава 18
И я стал, как все… Я вынул из уха серьгу, состриг крашеные белые волосы, надел серую куртку и слился с массой.
Я ходил на работу, в выходные встречался с друзьями, и мы обсуждали учебу в автошколе и покупку машины. Все говорили мне, что я повзрослел, что перестал дурить, что стал, наконец, человеком. Иногда я заходил к Машеньке, и мы до утра сидели на ее уютной кухне, пили коньяк и разговаривали.
- Что с тобой происходит, милый? - спрашивала она меня и гладила по моим кротким волосам.
- Машуль, с чего взяла, что со мной что-то не так? Я работаю, и я… работаю короче.
- Я заметила. Молодец, но… что с тобой происходит, милый?
Я так хотел ей обо всем рассказать. Что мне сейчас в жизни - никак. Мне кажется, что я сплю и мне снится сон. Нет, он не плохой, но мне хочется проснуться. Мне хотелось ей рассказать, что я иногда срываюсь и закрываюсь на весь день в своей комнате и часами смотрю гей-порно, а потом выхожу из своего добровольного заточения и чувствую себя уставшим, выжатым, как лимон, и жалким. Что я сам себя ненавижу за эти срывы, но поделать ничего не могу.
Был дождливый майский день. Мы с друзьями выбрались на шашлыки в парк. Я стоял возле мангала и вдыхал запах костра и цветущих яблонь. Я смотрел на друзей и понимал: я такой же, как они. Нормальный… Я потягивал из бутылки пиво, как они, я курил сигарету, сжимая ее между большим и указательным пальцем, я рассказывал им про очередную девчонку и про проблемы с машиной. Я был в таком же, как у них, спортивном костюме, и мои мысли были такими же, как и у них. Но именно в этот день на пасмурном небе моей жизни блеснул тонкий лучик света.
Я увидел ее. Она отличалась от подруг своей молчаливостью и отрешенностью. Пузырь из вечной вишневой жвачки, большие розовые наушники, бледность и худоба делали ее похожей на инопланетянку. И еще ее музыка… Мы часто ходили, воткнув в разъем ее телефона две пары наушников, и я растворялся в ее мире. С ней я слушай эту музыку, чтобы лучше понять и почувствовать ее.
Это не было любовью. Просто в то время мы жили вместе в одном мире, мире своих фантазий, где все по-другому. Где розовое небо с аквамариновыми облаками, голубая трава и оранжевые цветы, над которыми кружатся серебристые стрекозы. Она слушала мои сказки, которые я рассказывал свои племяшкам, и я ненадолго отвлекся и перестал срываться.
Все изменилось, когда я стал официально «ее парнем». Нет, не секс изменил наши отношения, а именно эта глупая официальность. Если раньше я не был обязан сопровождать ее, а делал по своему искреннему желанию, то теперь, я был вынужден ходить с ней по магазинам и восхищаться ею, когда она выходила из примерочной в очередной розовой кофточке. Я был обязан смотреть именно те фильмы, которые хотела смотреть она.
Кроме обязанностей, появились еще и запреты. Я не должен был смотреть на других девушек, причем ни на одну, даже на продавщицу в бутике. Я не должен был встречаться с друзьями. Я не должен был пить пиво. Я чувствовал себя женатым. Наверное, это чувствовали и мои друзья.
- Тебя отпустили? - ржал Толян, когда я приходил к нему в гараж.
- Откуда?
- От сиськи оторвался, наконец?
- Да иди ты… Сам вон пришел и на часы поглядываешь? Тебя-то на сколько отпустили?
Если раньше я с удовольствием проводил с ней время и мы могли часами сидеть на лавочке в парке, слушать музыку и молчать, то теперь молчание стало угнетать меня. Я стал избегать ее, и приступы тоски накатывали все чаще. Несколько раз я срывался, заходил в клуб и до трясущихся ног и боли в заднице трахался с каким-нибудь парнем. А потом шел домой и ненавидел себя.
Ты так давно ждешь счастья, и тебе кажется, что ты обязательно почувствуешь его приближение. Но…
Ты идешь по сонному утреннему городу, смотришь на яркое голубое весеннее небо, подставляешь ладонь под ледяные струйки капели и даже не догадываешься, что твое счастье уже идет навстречу тебе.
Ты смотришь на лица первокурсников, которые сидят в небольшом зале салона, и не видишь, как в дверь позади тебя заходит твое счастье. Ты не обращаешь внимания на то, как, проходя мимо, оно обдает тебя холодом улицы и как твоей руки касается его легкое пальто. Ты стоишь у кофе-автомата, смотришь, как он выплевывает в маленькую чашку моккочино, и не слышишь, о чем твое счастье рассказывает первокурсникам. Ты не придаешь значения нелепой фразе, которую оно бросает тебе, проходя мимо.
Я лежу на кровати, смотрю на твое спокойное лицо, слушаю твое тихое дыхание и думаю: а ведь в тот день я мог заболеть или просто забить и не прийти на работу. Я мог не ответить тебе или просто отказаться от ужина с незнакомцем. Ты тоже мог не приехать в наш город. Жизнь могла развести нас в разные стороны, и мы бы никогда не встретились. Я с ужасом думаю о том, кем бы я был сейчас, не встретив тебя. И был бы я сейчас вообще...
Я всю жизнь боролся с собой и пытался убить в себе свою неправильность. Я всю жизнь бежал от себя… а может, я бежал навстречу к тебе? Навстречу к своему счастью, мирно спящему у меня на плече…
Искренне ваш, Автор.