— Суставы, — сказала она тихим голосом, прошуршавшим как ветер по крыше, — суставы раздуло от гнева.
Иногда она вообще не отвечала, а только пристально глядела. С каждым годом старуха говорила все меньше, а старик — все больше, иногда всю ночь, сам с собой. Мягко и напевно бормотал он свои бесконечные сказания, водя тонкими темными руками по одеялу. Он был здоров и не калека, однако не охотился и не рыбачил, как другие мужчины. Всю зиму не вылезал из постели, пропах сушеной рыбой и мочой и вел свои нескончаемые сказы. Когда наступало тепло, уходил на берег реки. Там устраивался на излюбленном месте, длинным ивовым прутом шевелил тлеющий мох, дымом отгоняя мошку, и продолжал сказывать свое.
Плаху то, что она не сразу вняла предостережениям. Ей непонятно было, что такого могут ей сделать в школе гуссуков, пока сама не вошла в спальню интерната: тогда только поняла, что старик не лгал. Раньше она думала, что старик просто пугает ее, как в детстве, когда бабушка уходила во двор чистить рыбу. Она не верила его рассказам о школе, потому чти знала: ему хочется ее удержать около себя. Она знала, что ему надо.
В спальне воспитательница спустила с нее трусы и отшлепала кожаным ремешком за то, что она не хотела говорить по английски.
— Ох уж, эта деревенщина! — произнесла воспитательница. Она сказала так, потому что сама, эскимоска, давно уже работала для Управления по делам индейцев. — Посылают девчонку в школу, когда ей уже поздно учиться.
Другие девочки в спальне зашушукались по-английски.
Они умели пользоваться душем, на ночь мыли и накручивали волосы. И ели пищу гуссуков.
Уже лежа в постели, она представляла себе, как бабушка сейчас, должно быть, шьет, а старик жует сушеную рыбу на постели. Когда пришло лето, ее отправили домой.
Осенью, перед школой, бабушка обняла ее на прощанье. Это тоже могло быть предупреждением, потому что такого раньше не было, многие годы бабушка к ней даже не прикасалась, не то что старик, его руки, словно парящие вороны, всегда наготове, чтобы схватить ее.
Она не удивилась, когда у взлетной полосы ее встретили священник со стариком и сказали, что бабушка умерла. Священник спросил ее, хочет ли она остаться здесь, в деревне. Он считал старика ее родным дедушкой, но она не стала поправлять его. Она знала" если останется у священника, он опять отправит ее в школу. Старик — другое дело. Старик никогда не отпустит ее. Ему нужно, чтобы она была с ним.
Однажды он сказал, что она станет для него старой раньше, чем он для нее; но она этому тоже не поверила: старик, бывало, лгал. Лгал он и о том, что он с ней будет делать, если она окажется с ним в постели. Но вот прошло время, и эти слова тоже оказались правдой. Она была неутомимой и сильной. Нетерпеливо сносила его неизменно медлительные и тягомотные движения под одеялом.
Всю зиму старик оставался в постели; вылезал только по нужде, для чего использовал помойное ведро в углу. Он почти все время дремал, приоткрыв рот, губы подрагивали, иногда казалось, будто он во сне продолжает свой очередной сказ.
Она надела сапожки из тюленьей кожи, муклукс на ярко-красной фланелевой подкладке, который ей сшила когда-то бабушка, на щиколотки поверх серых шерстяных рейтуз повязала красные плетеные тесемки с косичками.
Затем надела парку из волчьей шкуры. Много лет ее носила бабушка, старик сказал, что перед смертью она велела похоронить ее в старом черном свитере, а парку отдать внучке. Выделанная шкура была светло-кремовая, местами серебристая, почти белая, и когда старая хозяйка шла зимой по тундре, то становилась невидимой среди снега.
Она пошла в сторону деревни, прокладывая себе дорожку по глубокому снегу. Собаки из упряжки, привязанные у одного из домов с краю деревни, кинулись на нее с лаем, яростно дергая цепь. Она, не обращая на них внимания, пошла дальше, выглядывая в смеркающемся небе первые вечерние звезды. Было еще тепло, и оттого собаки такие прыткие. Когда опять будет холод, они свернутся калачиком и затихнут в полудреме, им будет не до лая и злобы. Пройдя несколько шагов, она все-таки пронзительно расхохоталась, потому что от этого собаки пуще начинали рычать и кидаться. Однажды старик увидел, как она дразнит собак, и покачал головой. «Вот ты какая женщина, — сказал он тогда. — А ведь зимой мы с тобой, что эти собаки. Ждем в холоде, когда кто-нибудь принесет нам немного сушеной рыбы».
Она снова на ходу расхохоталась. Ей подумалось о бурильщиках-гуссуках. Странные они. Смотрят ей вслед, когда она проходит мимо.