Саймон (поворачивается к ней резким движением и стонет от боли). О! Вы втроем — он, ты и прострел — вы-таки вгоните меня в гроб! (Садится.)
Рахель (придвигает ему чашку). Пожалуйста.
Саймон (подымает чашку, но не пьет). Возможно, он нам придется не слишком по вкусу. Мы-то конечно сами себе по вкусу. И только наш вкус нам по вкусу. Вся наша гордость — это наш вкус и наши претензии. Мы — ходячие претензии. «Ты достойна лучшей участи». Мы всегда, конечно, достойны лучшей участи. Почему? Потому, что мы находим у всех недостатки, да? Я знаю, что ты хочешь сказать! Нам известны также наши собственные слабости. А! А!.. О! это уже большое достоинство. Это дает нам право любить себя еще больше. (Кричит.) Мне надоело кушать самого себя!
Рахель (с опущенной головой). Чего ты от меня хочешь?
Саймон (чашка дрожит у него в руке). А?
Рахель. Что ты хочешь от моей души?
Саймон (поспешно и злобно глотает чай, едва не захлебывается, кашляет). Чтоб тебе стало хорошо на душе!
Рахель. Хватит, Саймон.
Саймон. Хватит! Какой я тебе Саймон? В Иерусалиме нет Саймонов! Меер-Шимон! Рахель-Лея, Меер-Шимон! Все эти твои «свободные любови»? Что из этого вышло, а?
Рахель. Зачем тебе нужно…
Саймон (встает). Семь лет ты держала тут Стивена. Держала и содержала! Свободная любовь! Ты была у него рабой, рабыней. Пока он не получил наконец свой диплом и не исчез. Зато ты опять нашла другого студента, тоже медика и тоже первокурсника, чтобы и он бросил тебя через семь лет. Как вам нравится — семь лет нужно изучать медицину! Что там так долго изучать?.. И после второго медика прошло целых шесть лет!..
Рахель. Зачем тебе нужно запачкать меня?
Саймон (не обращая внимания на ее слова). Кончено со студентами-медиками, все! Пришло время сосватать тебя как положено! Выдать замуж как царевну! (Через минуту, тихо.) Ну, почему ты не кричишь: «Убирайся к черту? Что тебе надо от меня? Что с того, что ты мне брат? Позаботься лучше о себе? Захочу, прыгну с крыши! У меня такой же английский паспорт, как и у тебя? И кто тебе сказал, что я нуждаюсь в муже? У тебя самого жена есть?» Почему ты не кричишь мне все это и в десять раз больше, а?
Стук в дверь, входит Бени с парой женских туфель в руках.
Саймон. А, второй раз! Человек стучится и входит без приглашения! Зачем тогда стучаться?
Рахель (обращаясь к Бени). Мои старые туфли! А я-то их искала. Большое спасибо, господин Альтер.
Саймон. А, я понимаю! Он взял их, чтобы тайком починить. Грозный и непримиримый анархист, творящий втайне добрые дела, — что за идиллия!
Бени сует туфли Саймону в руки и выходит.
Саймон. Иди взгляни. Взялся чинить и бросил! Сорвал каблуки, а новых не прибил. Совсем распотрошил!
Рахель. Это неважно, они все равно старые.
Саймон. Нет! Он обязан возместить ущерб. Пусть купит новую пару! И имей в виду — если ты не потребуешь, я скажу ему сам!
Рахель (тихо). Я тут живу. Он хозяин квартиры.
Саймон. Ах, вот как!
Рахель. Я задолжала ему за три месяца, а он молчит. Хотя он нуждается в деньгах, я знаю. Может быть, даже больше, чем я. И потом, когда тебя не было, я простудилась и заболела, а он приносил мне еду.
За стеной раздается прерывистый неуверенный звук рожка.
Саймон (подчеркнуто тихо). До чего трогательно! Маленькие радости нищих! Мир, полный милосердия! Сердце трепещет! Когда у меня вот так вот трепещет сердце — когда я чую запах этого милосердия… (переходит внезапно на крик) мне кровь бросается в голову! Поняла?! Я заставлю пойти тебя замуж! И ты примешь это с покорностью, ты примешь с покорностью все, что этот милосердный мир опрокинет тебе на голову, ты больше не будешь мне тут орать: «По какому праву?!» Мне надоела твоя опущенная голова, твои нежные глаза, полные слез, и твои чашечки чаю! А главное, твои журналы — медицинские журналы! Два студента-медика! Итог четырнадцатилетнего медицинского образования! И она все еще продолжает выписывать журналы! Баста! Кончено! Мне надоело видеть, как ты жмешься на улице к стенам! Ты должна ездить в карете, запряженной шестеркой лошадей цугом, поняла? (Усаживаясь.) Ну скажи же что-нибудь!