— Сказал же, что не хочу! Эти «безразмерные крокодилы» уже вот где у меня, — Емелька провел по горлу ребром ладони.
Витя стал жадно хрустеть огурцом. Когда насытился, лег на траву. Усталость тихонько подкралась к глазам, сомкнула веки. Какое-то время он нежился в дремотном состоянии. «Хорошо бы сейчас поспать, — размышлял Витя. Но тут ему подумалось, что в этот раз он может уснуть и не проснуться. Стало не по себе. Дремотное состояние прошло, он открыл глаза. Над ним — веники камыша, небо в тучах, похожих на выцветшие занавески. Трава кого-то настойчиво предупреждала быть тише: ш-ш-ш! ш-ш-ш! ш-ш-ш!.. Усыпляла хмельными запахами. Ему представилась мать. Она сидит на своем любимом диване и плачет, уткнувшись в ладони. Отец успокаивает ее, а сам тоже чуть не плачет… Вите захотелось подняться и убежать домой…
Пока Витька ел огурец, Емелька сидел, отвернувшись, и глотал слюну. Спасаясь от аппетитного запаха, незаметно зажал ноздри пальцами. Он подумал о том, что нужно бы уйти куда-нибудь подальше, где уже не будет слышен ни запах, ни хруст. „Нужно бы!.. Нужно бы уйти!“ — твердил он и не двигался с места.
Когда хруст прекратился, Емелька все еще сидел отвернувшись, чтобы друг не заметил его состояния.
— Отдохнули, а теперь за дело, — сказал он, так и не поворачиваясь к Витьке. — Рыбу когда-нибудь ловил?
— Редко…
— Тогда заостри палку и накопай червей, а я пока снасти приготовлю.
Емелька распутал капроновую леску. Насадил червя, поплевав на него, привычно махнул удилищем. Оно протяжно ухнуло, крючок и грузило звонко бултыхнулись в море. Следом за ними невдалеке в воду шлепнулось что-то длинное и толстое.
Емелька ахнул: „Оливтянка! — потом стал уговаривать себя: — Да нет, не может быть. Померещилось! Наверно, огромная рыба плеснулась…
Поплавок вдруг нырнул, леску повело в сторону. Емелька рванул удочку, она изогнулась в дугу, но капроновая нить не пускала.
Что-то крупное сидит на крючке“, — подумал мальчишка, медленно подтягивая к себе удилище.
Что-то оказалось старым башмаком с наполовину оторванной подошвой.
Может быть, рыба с перепугу сиганула внутрь», — подумал Емелька, забираясь рукой в башмак. Но внутри был только липкий ил и маленькая улитка. Он сердито швырнул башмак в море. Вторая поклевка была такой же глубокой. И снова что-то тяжелое волочилось по дну. Это был чемодан.
— Что за ерунда! — возмутился парнишка. — Вить, забери чемодан, золотая рыбка прислала, — сказал он и подумал: «Не померещилось. Оливтянка! Но почему башмак, чемодан? Шутить, что ли, надумала? Мы же жгли ее. Да и вообще… Ерунда, не может она здесь оказаться».
Чемодан был тяжелым. Витя попробовал его открыть, но не смог и волоком утащил на поляну. Согнув лезвие ножа, но так и не открыв чемодан, Витька наконец оставил его и снова продолжал палкой выкапывать червей.
Емелька забросил удочку в третий раз.
«Нужно менять место», — подумал он, с опаской поглядывая на поплавок. Ждать пришлось недолго. На этот раз маленький окунек сорвался с крючка в траву. Выпучив глаза, он бился на земле, жадно хватая ртом воздух. Емелька выбросил окунька в море.
— Поплавай еще. Всякому свое время, а я покрупнее поймаю.
Скоро вокруг поплавка задрожала вода. Пора было подсекать. Он дернул удилище вверх. Леска, свистнув, натянулась, но улов ближе не подвинулся.
«Опять зацепилось что-нибудь непотребное, — подумал мальчишка. Перебирая удилище руками, он медленно подтягивал его к себе. Из воды показался обруч мережи. — Хорошая сеть не попадется, худую небось кто-то выбросил… Какое-то заколдованное место. Нужно срочно перейти куда-нибудь».
Емелька хотел приподнять мережу, чтобы отцепить крючок, но тут же уронил ее. Мережа оказалась тяжелой, в ней плескалась рыба.
— Ура, есть улов! С ведро будет! Ай да золотая рыбка! Сначала почудила, потом наградила! — закричал Емелька и вдруг застыл с открытым ртом. Из воды, метрах в пятнадцати от берега, показалась голова с глазами во все лицо. Бросив мережу, Емелька рванулся бежать и едва не сбил Витьку.
— Ты куда?! — удивился тот.
Емелька оглянулся. Голова исчезла.
— Вить, ты ничего не заметил в море?
— Нет. Кроме какой-то головешки. А с нее клок водорослей свисает.
— Эх ты, головешка! Это ж была голова оливтянки.
Витя внимательно посмотрел другу в глаза.
— Не пойму я тебя, то ли ты шутишь, то ли у тебя бред.
А Емелька подумал: «Может, и правда головешка?» Поглядывая с опаской на воду, он вернулся за мережой, выволок ее на берег, развязал на сетке узел и вытряхнул улов. Рыба переворачивалась в воздухе, падала и снова пружинила вверх.
— Вот это удача! — сказал Витька, упав на колени и запустив руки в горку пляшущей рыбы.
— Эх, и наедимся сейчас ушицы! Коко, ты когда-нибудь болел?
— Насморком. Зато здорово. Из носа текло, как с крыши. Хоть ведро подставляй.
— Насморк не болезнь. Я вот болел с температурой. Когда хворь настоящая, нужно лежать в постели. В это время белые кровяные шарики, лейкоцитами их называют, поедают вирусы. А если ты двигаешься, шарикам не до них. Они стараются быстрее разнести клеткам пищу… Так что давай-ка ложись. А я сейчас уху сварю.
— Почему это именно я должен ложиться?
— Если на тебя и попали вирусы, то совсем немного, твоим шарикам легче будет с ними справиться. А я ладонями смахивал с оливтянки песок. И вирусы заодно прихватил. Я к тому, что если меня недуг одолеет, поджарь меня на костре заодно с бациллами.
Витька вздрогнул.
— А если мы оба свалимся? — спросил он, сдерживая дрожь.
— Ты не свалишься. Ты вот даже не болел. А ко мне бациллы уже давно протоптали дорожку. И вообще — не всякий умирает, кто хворает, говорит моя бабушка.
— А все-таки? — не унимался Витька.
— Все-таки, все-таки! Вот прицепился! Что-нибудь сообразим Ложись-ка ты! И думай о лучшем, а худшее — само пожалует.
— И не собираюсь! Я пошел за хворостом.
— Вернись!.. Ну, как хочешь… — уже сам себе сказал Емелька. — Я пока рыбу почищу.
Он вырыл в песке ямку, прокопал от нее канавку к воде, отобрал крупную рыбу для ухи, а оставшуюся перебросал в яму.
Солнце уже совсем растаяло в море. Ветер лениво встряхивал кусты, перебирал траву. Одинокая лягушка квакнула тоскливо и прислушалась. Выждав немного, ей с разных сторон ответили еще три квакушки.
Емелька то и дело хлопал себя по рукам и ногам, яростно чесался, но от комаров не было спасенья.
Неожиданно вспомнился голос матери:
— Емелька! Иди домой!.. Кому сказано! Иди домой!
И пожалуй, впервые ему захотелось сейчас, без отговорок, побежать домой. Он сердито ухватил рыбину за хвост, ожесточенно заскреб ножом по чешуе…
Кустарник вокруг был молодой, ивовый и ольховый. Сухих веток набралось немного. Дрова чадили, но не загорались. Витя подбросил в костер сухой травы. Огонь вывернулся вверх, лизнул ее на пробу, оставил на котелке черные отпечатки.
Сумерки уплотнялись, растворяя силуэты далеких домов. Наконец, дрова пообсохли, занялись огнем. Вокруг сразу потемнело.
Емельку отчаянно донимали комары.
— Странно… меня почему-то здешние комары не кусают, — удивился Витька. — Пропитался-таки «Дэтой». Гони мне нож, рыбу я сам дочищу. Пока ты с ней возишься, комары объедят тебя до костей.
— После моих рук нож тебе нельзя. Соображать нужно!
В этот раз уговаривать Витьку не пришлось. Размахивая пучком ольховых веток, он как в парилке нахлестывал Емельку по спине, приговаривая:
— Кровь за кровь! Я истреблю все ваше болотное племя!
Очищенную рыбу Емелька вымыл в лунке и бросил в закипающую воду.
Котелок задрожал, горячие брызги обожгли Емельку. Отскочив назад, Емелька споткнулся о брезент и упал на спину. И тут он увидел, что прямо на них снижается оливтянка, опоясанная мерцающими шарами. Емелька вскочил, попятился, споткнулся теперь уже о ветки и со всего маху рухнул в яму с рыбой. Здоровенный окунь оказался у него на голове и, запутавшись плавниками в волосах, больно хлестал по лбу.