— Пустите, я заразный! — с перепугу закричал мальчишка, прикрывая голову от ударов, но сообразив, в чем дело, накинулся на Витю: — Дай руку! Ну, что стоишь идолом! Помоги выпутать рыбу.
Отжав трусы и майку, Емелька осторожно спросил:
— Видел сейчас оливтянку на шарах?
Витя сердито проворчал:
— Головой сунься в лужу, может быть, тогда она поостынет.
«У меня бред, — подумал Емелька. — В легкой форме. Чем еще объяснишь? Постоянно что-то мерещится, а Витька ничего не видит».
— Вить, ты как себя чувствуешь? — стараясь говорить безразличным тоном, спросил Емелька.
— Нормально, а что?
— Трясет меня что-то… И огонь рядом, а трясет… Вирусы проклятые! Взялись-таки за меня!
Витька тоже дрожал. Его пугали ночь и жестокие невидимки-вирусы. Был бы хоть кто-нибудь из взрослых. Они-то в любом случае знают, что надо делать.
— Факир, может быть, у тебя не вирусы? Озяб, пока сидел в луже? — с надеждой в голосе спросил он.
— Вирусы! Простуда так быстро не схватывает. Земные микробы ленивые, дня через три начинают кусаться. Но тебя космические вредители не тронут. Так что не трусь, — стуча зубами сказал Емелька.
— Сам не трусь! Я вот думаю, что никакая она не оливтянка. Настоящая, талантливо сделанная статуя. Может, какая древняя.
— Сам ты статуя с гипсовыми мозгами! Помнишь, она была теплее песка? А глаза? Когда я ее откопал, она была с закрытыми глазами, потом, вижу, раскрыла. Наверное, жива еще была…
— Не было на ней бацилл, — перебил его Витя, — она же в атмосфере горела! Не было на ней бацилл! Ура-а-а-а!
Витька бросился к Емельке и закружил его.
— Пусти, чумовой! Что ты делаешь? У нее внутри были микробы, которые не сгорели. Нельзя ко мне прикасаться!
— Можно, можно! Все можно! — кричал Витька, продолжая его кружить.
— Пусти! Мне нездоровится! Я не хочу, чтобы ты из-за меня! — орал Емелька, стараясь не дышать на друга.
— А я не хочу оставаться один, — запыхавшись, сказал Витька, опуская Емельку на землю.
— Ну и балда! Нельзя тебе умирать! Кто людей о космических болезнях предупредит? Ты подумал об этом? Хотя бы посоветовался, прежде чем кидаться на меня.
— А если с тобой что-нибудь случится, а я останусь, что тогда будет? — возразил Витька. — Что я скажу другим?.. Может быть, нужно было идти не к Финскому заливу, а в больницу? А я не настоял. Тебя послушал. Виноват я, что не настоял? Виноват!
— Виноват! Виноват! — передразнил Емелька. — Эгоист несчастный. «Что будет тогда?» А о людях ты подумал? Кто мы с тобой? Пацаны. А тут… Представляешь? Болезни пошли валить людей. Налево и направо. Ученых, инженеров, космонавтов, писателей… Пока найдут лекарство — может, полстраны вымрет. Конечно, врачи в конце концов изобретут лекарство против вируса, но людей останется совсем ничего, а может, того меньше. Капиталисты сразу лапу на нас. И в кулак всех. Дошло?
— Да чего там! Понятно! — сказал Витька, сердито сломав о колено ветку.
— Ну, тогда хватит ругаться. Слышишь? Уха квакает! Наваристая! Пальчики оближешь.
Похолодало. Ночь все гуще забирала ультрамарином небо, море, кусты. Она сжималась вокруг друзей плотной, угрожающе непроглядной завесой и пульсировала, то наскакивая, то удаляясь от костра.
Емелька ходил по берегу и между ближайшими кустами, заглядывая в заросли ольшаника, принес совсем небольшую охапку сухих веток. Он уже не гонял комаров, потому что не чувствовал укусов.
— Слушай, Витя, начинай хлебать уху, а я пока кое-что нарисую… За ночь всякое может случиться.
Емелька отрезал кусок брезента, натянул его между двух палок, воткнутых в землю. Долго рылся в костре, выбирая угли. Нашел, полил их водой и принялся рисовать на брезенте череп со скрещенными костями. Ниже крупными буквами написал:
К нам не прикасаться. Заразные.
Сжечь на огне.
Мы погибли от космического вируса.
За справками обращаться к астроному Коркину.
Тем временем Витька поставил котелок в воду, чтобы остудить уху. От аппетитного аромата он давился слюной, но терпеливо поглядывал на друга, ожидая, когда тот закончит писать. Остывшую уху Витька налил в кружку и банку из-под майонеза.
Первую порцию проглотил залпом, не смакуя, на второй почувствовал, что уха несоленая.
— Селедочку бы к этой ухе! — сказал он и добавил:-Ты думаешь, нас уже ищут?
— Еще как! Немного задержишься, и то мама носится по дворам: «Емелька! Емелька! Иди домой». Найдет, сердится, а пока идем домой, подобреет.
— А меня тетя Валя ищет. Вряд ли старики дома. Обычно с работы они возвращаются поздно… — сказал Витька и подумал: «Домой бы! Ужасно хочется домой».
Емелька почти не слушал Витьку. Немного утолив голод, он вдруг подумал: «Плохо, что я все решил делать самостоятельно. Думал, что справлюсь. Вот и справился! Кажется, многое предусмотрел, но, как видно, не все. Даже о Витьке не позаботился по-настоящему. Если он раньше не заразился, то теперь уж наверняка, когда кинулся тормошить меня. Хоть бы заставил Витьку тогда руки помыть. Но и тут проворонил… Плохо вышло, плохо! Наверно и еще есть ошибки, похлеще этой».
Закончив ужин, ребята молча принялись готовить постель. Нарезали тонких веток, разложили их, присыпали травой и накрыли брезентом. Емелька лег первый. Укрылся концом брезента. Тело чесалось, ноги опухли, подошвы горели. Невероятно хотелось уснуть, но засыпать он боялся: «А вдруг уже никогда не проснусь».
Витька подбросил в костер дров, посмотрел на море. Там, далеко у горизонта, будто бродили светлячки. Желтые, зеленые и красные. «Как много ночью плавает кораблей», — подумал он, одновременно прислушиваясь к сонному сопению волны. Неожиданно вспомнились слова Емельки: «Когда человек лежит, белые кровяные шарики глотают вирусы». Может быть, он прав, нужно лечь.
— Факир, ты если что — растолкай меня. Ну, если вдруг плохо будет.
— Добро. Ты тоже буди, если что… Вить, что такое смерть?
— Это когда человек ничего не может делать, — начал объяснять Витька. — Ты читал о Дарвине? По его теории, природа создала человека путем проб и ошибок, а отбор помогла ей сделать смерть. Нам, конечно, от этого не легче…
— Точно, не легче. Если только с нами ничего не случится, я обязательно стану врачом. Хорошим врачом. И научусь лечить от смерти.
Емелька уже едва ворочал языком. Одолевал сон. Будто нарочно кто-то усыплял, приказывая: «Спать, спать, спать…»
Сквозь сон Емелька чувствовал, что его трясет. Сильнее и сильнее. Но вскоре дрожь прекратилась. Тело беспокоил только зуд от комариных укусов, никакой другой боли не было. Рядом во сне спокойно посапывал Витя. Емелька повернулся на спину, заложил ладони под голову и начал себя усыплять: «Одна оливтянка, две оливтянки, три… — Над ним простиралось темное небо, плотно затянутое слоем облаков. — Десять оливтянок, одиннадцать…»
Витя что-то пробормотал во сне.
«Опять сбился со счета… Тридцать три оливтянки…»
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«Кажется, я на крыше дома», — удивился Емелька, трогая рукой лоб. Голова была прохладной от утренней свежести. Он посмотрел вниз. Город просыпался. На улицах уже появились первые прохожие. Глянул вдаль — на Нарвских воротах вздыбились зеленые лошади, словно бы тоже приободренные утренней прохладой.
Правее, возле стройплощадки, где работал отец Емельки, как в сказке за одну ночь вырос большой детский городок. Там были домики с плоской крышей, домики, похожие на двускатную палатку, домики высокие и низкие, длинные и короткие, многоэтажные и одноэтажные. Рядом с Емелькой сидел Витя и тоже внимательно разглядывал городок.
— Что ты там видишь? — спросил Емелька.