Нет, барин, шабаш! Было попито, больше не буду, вот тебе бог, не буду! Все эти прежние художества побоку... Зарок дал--к водке и не подходить: будет, помучился век-то свой! Будет в помойной яме курам да собакам чай собирать! Так не будешь?
Вот-те крест, не буду.
Спустя около месяца после этого разговора Спирька является к моему сотоварищу и говорит ему:
Петр Григорьич, дайте мне четыре рубля, жисть решается!
Как так?
Невесту на четыре рубля сосватал! С приданым, и все у нее как следно быть, в настоящем виде.
Что ты?
Будь сейчас четыре рубля, и жена готова!
На что же четыре рубля?
Свахе угощение, и ей тоже надо. Сделайте ми лость, будьте, барин, отец родной, составьте полное удовольствие, чтобы жениться -- остепениться!
Ему дали четыре рубля. Это было в три часа дня. Спиридон разоделся в чистую сорочку, в голубой галстук, наваксил сапоги и отправился.
На другой день Спирька не являлся. Вечером, когда я вместе с Григорьевым возвратился домой после спектакля, Спирька спал на диване в своих широчайших шароварах и зеленой рубахе. Под глазом виднелся громадный фонарь, лицо было исцарапано, опухло. Следы страшной оргии были ясно видны на нем.
Вот так женился! -- сказал Григорьев, рассматривая лежавшего.
Да, с приданым жену взял!
Спирька, услыхав разговор, поднял голову, быстро опомнился, вскочил и пошел в переднюю, не сказав ни слова.
Спиридон! -- громко окликнул его Григорьев, едва сдерживаясь от смеха.
Чего изволите? -- прохрипел тот в ответ, останавливаясь у двери и жмурясь.
Что с тобой? А?
-- Загуляли, барин! -- Спирька махнул энергичноправой рукой.
--А свадьба когда?
--Не будет! пресерьезно ответил он и скрылся за дверями
--Григорьев решил его еще раз одеть и не прогонять.
--Авось исправится, человеком будет! -- рассуждал Однако слова его не оправдались. Запил Спирька горькую. Денег нет -- ходит печальный, грустный, тоскует,-- смотреть жаль. Дашь ему пятак -- выпьет, повеселеет, а потом опять. Видеть водки хладнокровно не мог. Платье дашь -- пропьет.
Наконец, Григорьев прогнал его. После, глубокой осенью, в дождь и холод, я опять встретил его, пьяного, в неизменных шароварах, зеленой рубахе и резиновых калошах. Он шел в кабак, пошатывался и что-то распевал веселое...
БАЛАГАН
Ханов более двадцати лет служит по провинциальным сценам.
Он начал свою сценическую деятельность у знаменитого в свое время антрепренера Смирнова и с бродячей труппой, в сорокаградусные морозы, путешествовал из города в город на розвальнях. Играл он тогда драматических любовников и получал двадцать пять рублей в месяц при хозяйской квартире и столе. Квартирой ему служила уборная в театре, где в холодные зимы он спал, завернувшись в море или в небо, положивши воздух или лес под голову. Утром он развертывался, катаясь по сцене, вылезал из декорации весь белый от клеевой краски и долго чистился.
у\ет через десять из Ханова выработался недюжинный актер. Он женился на молодой актрисе, пошли дети. К этому времени положение актеров сильно изменилось к лучшему. Вместо прежних бродячих трупп, полуголодных, полураздетых, вместо антрепренеров-эксплуататоров, игравших в деревянных сараях, явились антрепренеры-помещики, получавшие выкупные с крестьян. Они выстроили в городах роскошные театры и наперебой стали приглашать актеров, платя им безумные деньги.
1 пятьсот и шестьсот рублей в месяц в то время были не редкость.
Но блаженные времена скоро миновали. Помещичьи уммы иссякли. Антрепренерами явились актеры-скопи
домы, сумевшие сберечь кой-какие капиталы из полученных от помещиков жалований,
Они сами начали снимать театры, сами играли главные роли и сильно сбавили оклады. Время шло. Избалованная публика, привыкшая к богатой обстановке, пьес при помещиках-антрепренерах, меньше и меньше) посещала театры, а общее безденежье, тугие торговые ] дела и неурожай довершили падение театров. Дело начало падать. Начались неплатежи актерам, между последними появились аферисты, без гроша снимавшие | театры; к довершению всех бед великим постом запретили играть.
В один из подобных неудачных сезонов в городе, где служил Ханов, после рождества антрепренер сбежал. Труппа осталась без гроша. Ханов на последние деньги, вырученные за заложенные подарки от публики, с женой и детьми добрался до Москвы и остановился в дешевых меблированных комнатах.
Продолжая закладываться, кое-как впроголодь, он добился до масленицы. В это время дети расхворались, жена тоже простудилась в сыром номере. А места все не было, и в перспективе грозил голодный пост.
И зачем это я русский, а не немец, не француз какой-нибудь! -восклицал за рюмкой водки, перед своими товарищами, Ханов.
Да, вот иностранцам скабрезные шансонетки можно петь, а нам, толкователям Гоголя и Грибоедова, приходится под заграничные песни голодом сидеть...
И сидишь, и жена и дети сидят, а заработки никакой... Пойду завтра дрова колоть наниматься...
Зачем дрова! Еще в балагане можно заработать,-- заметил комик Костин, поглаживая свою лысинку.
В балагане? -- удивился Ханов.
Ну да, в балагане под Девичьим...
Стыдно, брат, в балагане...
Стыдно? Дурак! Да мы на эшафоте играли!
Что-о? -- протянул сквозь зубы столичный актер Вязигин, бывший сослуживец и соперник Ханова по про винциальным сценам, где они были на одних ролях и где публика больше любила Ханова.
На эшафоте, говорю, играли... Приехали мы в Кирсанов. Ярмарка, все сараи заняты, играть негде. Гляжу я -- на площади эшафот стоит: преступников на кануне вывозили.
Ну и...
.-- Ну и к исправнику сейчас. Так, мол, и так, ваш-скородие, уступите эшафот на недельку, без нужды стоит. Уступил, всего по четыре с полтиной за помещение в вечер взял, и дело сделали, и "Аскольдову могилу" ставили.
Эт-то на эш-шаф-фоте?--ломался Вязигин.
На эшафоте...
Странно...
Ей-богу, брат Ханов, не брезгай балаганом...-- советовал Костин.
Па-слушайте, Ханов, я тоже советую: там, батенька мой, знаменитости играли, да-с...
Я согласен, господа, как бы ни заработать честным трудом... но как попасть туда?