— Теперь ты моя навсегда! Попробуй только попытку, хоть малую, отделаться от меня — и тогда… понимаешь?
Он взглянул на нее такими глазами, что она невольно вздрогнула.
— Сегодня, в четвертом часу вечера, заходи к нам, я буду один.
И правда, в назначенное время она была у Ланцова и проводила с ним время в полном уединении.
С этого времени она почувствовала, что не принадлежит больше мужу.
Глава II
Началось
ИВАН, ПОНЯТНО, И не подозревал об измене своей жены.
Только как ни занят он был своими делами, а все-таки не мог не заметить в ней странной перемены.
Говоря с ним, Мария, как бы боясь направленного на нее взгляда мужа, смотрела в сторону, кроме того, она заметно побледнела и осунулась. Когда после первого своего преступления с Аанцовым она должна была лечь с мужем спать, то вдруг почувствовала сильный приступ лихорадки. Она дрожала как осиновый лист, смотря на Ивана, который снимал с ног сапоги.
— Что с тобой, Марьюшка? — спросил он, взглянув на ее побледневшее лицо.
— Ох! Больна я совсем… — простонала Марья, стараясь не глядеть ему в лицо. — Лихорадка меня так и треплет… Сама не знаю с чего.
— Оно известно отчего, — сказал Иван. — Прачешная холодная, а она стоит в ней в воде чуть не по колена и в башмаках на босу ногу.
— Знамо, простудилась, — ответила жена, кутаясь с головою в одеяло.
— А ты бы дернула рюмочку перцовки, вот оно и лучше будет: жар появится, ну и заснешь крепче.
— Ну, давай…
Никогда ничего не пила Марья, но тут она положительно не могла взглянуть на него от страшного стыда. Когда Ланцов сказал о своей победе Кравцовой, то Олимпиада Павловна не на шутку перепугалась за участь бедной Марии.
— Ах ты, негодяй, что ты наделал! — вырвалось у нее.
— Особенно ничего, — усмехнулся Ланцов. — Я только еще раз доказал, что ни одна женщина, какая бы то ни была, против меня не устоит. Вот и ты тоже не устояла.
— Замолчи! Мне очень жаль этого Ивана, который вдруг узнает об этом. Что будет с ним, трудно и понять.
— Случится то, что входит в наши планы.
— Ах, как жаль! Какие это были честные труженики, и вдруг их честная и спокойная жизнь должна перевернуться вверх ногами.
— Брось свою сентиментальность!
— Ничего не сентиментальность, а просто не знаю, как хватает у людей жестокости губить один другого.
— А ты читала Дарвина о борьбе за существование? — спросил Ланцов.
— Провались ты со своим Дарвиным.
— В этом сочинении он говорит, что в нашем мире все так устроено, что животные, населяющие его, поглощают и уничтожают друг друга, чтобы поддержать свое существование. Волк, или там медведь, или шакал, чтобы не умереть с голоду, пожирают других животных, не справляясь о том, добродетельны они или не добродетельны. Так же поступают рыбы, птицы и даже едва заметные через микроскоп инфузории. Что касается до человека, то он перещеголял в своем, что называется, хищничестве всех животных, вместе взятых. Но поверь, это не хищничество, а закон природы! Повинуясь этому закону, мы должны заботиться только сами о себе. Желая жить в довольстве, лучше других пользоваться всеми удобствами жизни, мы и должны заботиться об этом, устраняя все препятствия, которые встречаются нам на пути к обогащению. Попались теперь на этом пути Иван и Марья, долой их! Если мы будем все разбирать да всех щадить, правых и невинных, то при чем мы сами-то останемся?
— Ноу нас есть еще другие законы, которые говорят совсем иначе! По этим законам…
— Знаю, знаю! — замахал руками Ланцов. — Ничего я не признаю, кроме закона природы, который самый что ни на есть естественный.
Но Кравцова более не слушала и ушла к себе на кухню. Она чуть не плакала от сожаления, что не могла вовремя предупредить Марью, рассчитывая на ее стойкость.
Между тем Ланцов отправился к Матвею Дементьеву.
Как сказано выше, он поселился неподалеку от дома Бухтояровых и, не будучи сам замечен, следил за всем, что там делается.
Поселившись вместе со своей недавней сожительницей Авдотьей Гущиной в новой квартире, Дементьев больше всего позаботился о наружном блеске.
В ПЕТЕРБУРГЕ И других больших городах все так и делается.
Живет человек впроголодь, проживая на кусочках хлебных обрезков стоимостью по копейке за фунт с кваском и не имея на плечах рубашки, но все-таки надевает на голую грудь белую манишку, подвязывает галстук и надевает хоть крайне поношенный, но все-таки хоть немного приличный костюм. В таком виде (тут нужна непременно шляпа!) он может зайти и в любой ресторан, найти какого-нибудь знакомого и занять сколько-нибудь для поддержания себя до следующего дня, а там что Бог даст.