Его коронный проход, он это знает, соперники, болельщики и все кто с замиранием сердца смотрел на него у голубых экранов. Поэтому Ник сделает все по-другому. Он не будет раскачивать защиту, не будет прорываться, жонглируя обманными маневрами, пытаться запутать всех окружающих. Одна игра. Одна атака. Один бросок. Последний бросок («The Last Shot» – введите в гугле и вы поймёте к чему он клонит). С него Майкл Джордан начал свой взлёт. И им же он его и закончил. Почему Ник не мог повторить этот успех? Он будет стучать до последнего, до того самого момента, когда болельщики схватятся за волосы, в ужасе осознавая, что времени ни осталось. До того мгновения, когда соперники, облизнувшись, почувствуют вкус уже скорой победы на губах. И только Тренер будет стоять, сложив руки на груди, хладнокровно поправляя очки в тонкой оправе. Он, как и Ник, будет знать, и более того – разделять триумфальную значимость этого момента. Несколько секунд будет отделять его от ключевого события в собственной баскетбольной биографии. За три секунды до сирены (ещё одно историческое туше в спортивный архив американского «щита и мяча») Ник бросится влево, собирая всю защиту и подстраховку на себя, и в самый крайний момент, в тот самый, когда ему уже некуда будет деваться. Он сделает разворот назад, словно меняя направление радикально на триста шестьдесят градусов, но сохранит опорную ногу не оторванной. Правда, у соперника не будет времени обратить на это внимание. Они ринуться на обманное движение, не задумываясь, что это только подготовка к настоящему финту. Ник лишь имитирует элемент разворота на бросок, и в момент, когда соперники покупаются за чистую монету на этот обман, освобождая ему столь желанное пространство. Он, возвращаясь в исходное положение обратным движением, совершает средний бросок, лишь слегка отклоняясь назад, компенсируя инерцию и избегая невозможного (перестраховываясь) блок-шота. Мяч соскальзывает с кончиков пальцев. Взмывает вверх, набирая идеальное вращение. Зрители замирают в немом ожидании. Все провожают этот полёт, жадно следя глазами и моля бога, каждый о своём. Мяч достигает пика своей траектории. Звучит сирена, предрекая неизбежную судьбоносность этому броску. Мяч начинает опускаться к кольцу.
…
Он открывал глаза по-разному. Это могло быть в пять утра под судорожный рёв возвращающихся из бара фанатов, или в обеденное время, всё ещё нежась в постели, если до этого с ними же и кутил. Он вообще мог не смыкать глаз сутки или двое, сваливаясь, потом, в объятия первого подобия кровати, реже – красотки. И так же в них просыпаясь. Иногда Ник закрывал их на минуту – другую, чтобы не видеть происходящего, или наоборот открывал на те же минуты, убедиться, не пропустил ли чего интересного. В это утро, поднимать веки ему было стыдно. С одной стороны тренировочный график был уже давно выработан, и, казалось бы, организм должен был привыкнуть, но нет. То самое тонкое ускользающее ощущение, как при ударах мяча, так и сейчас только – неправильности происходящего. Хотя, пожалуй, это неверное сравнение, скорее привкус неправильности, как волос, оказавшийся в вашей еде, и скрежещущий на зубах, или, быть может, так в нём говорило похмелье. Его любимый отечественный автор писал, что скверная повесть всегда начинается с пьянки главного героя. Так что либо история Ника собиралась стать хуже некуда, либо не такой уж он и герой.
Вчера была знатная тусовка, много музыки, танцев, алкоголя и секса. Не в смысле, что напившиеся студенты устроили оргию на танцевальной площадке, нет, он витал в воздухе, словно аромат духов, пробивающийся сквозь палитру из пота, дыма и спиртного. Они прошли в финал, событие не рядовое, для университета с такой историей, но и не исключительное, хоть и безоговорочно приятное. Все хотели быть ими вчера, на это смотрела вся страна, ну или большая её часть, соперники хотели быть на их месте, журналисты хотели взять у них интервью, болельщицы просто хотели их. Прошлой ночью они были лучшими друзьями всех незнакомцев и желанными гостями в списках, где даже не было их фамилий. Но наступило утро, эндорфинное безумие прошло, оставив только пустые бутылки, чьи-то стринги на паркете и тошноту. Ник почти слышал, как его зовет ванная комната, леденящий шёпот холодной воды и успокаивающая белизна унитаза. Но привкус неправильности, стоял особняком от всех позывов и ощущений, он крутил живот, перемешивая рвотные позывы с местом, где ютится страх. И это было не естественно, для Ника. Он, конечно, не был рыцарем без страха и упрёка, но предстартовый мандраж остался где-то в далёком подростковом возрасте, вместе с прыщами и случайными эякуляциями. Сейчас он туго засел внизу живота, выталкивая наверх вчерашнюю пиццу и коктейли.