Между тем, пробила первая склянка, повторенная в «вороньем гнезде» и далее протяжным криком — «все хорошо!» — впередсмотрящих, когда ушел на покой последний из двух тысяч пассажиров, оставив вахтенным пространные каюты и помещения третьего класса. Тем временем, капитан мирно спал в своей каюте за штурманской рубкой — командир, никогда не командовавший, исключая угрожающие кораблю события, ибо во время захода и выхода из порта управление совершал лоцман, а в море помощники капитана.
Пробила вторая склянка, и прозвучали ответы на них. Пробила третья склянка, а боцман со своими людьми еще только готовились к последней затяжке табачного дыма, когда сверху раздались звон и крик из «вороньего гнезда»:
«Что-то впереди, сэр… не могу разобрать».
Первый помощник бросился к телеграфу в машинном отделение и схватил рычаг. «Кричи громче, что ты видишь», заревел он.
«Лево руля, сэр… справа по носу корабль… совсем близко» прозвучал крик.
«Лево руля… руль на борт» повторил первый помощник старшине-рулевому у штурвала — тот повторил и исполнил. Однако с мостика еще ничего не было видно. В кормовом отделении мощный рулевой двигатель повернул румпель до отказа; однако, прежде чем курсовая черта пересекла три деления картушки компаса, неясный туманный сумрак впереди разрешился квадратными парусами тяжело нагруженного судна, пересекающего курс «Титана» на расстоянии меньше чем в половину своего корпуса.
«Адское проклятье!» зарычал первый помощник. «Рулевой, держать курс» крикнул он. «Внимание всем на палубе и внизу». Он повернул рычаг закрывания водонепроницаемых отсеков, нажал кнопку с меткой «каюта капитана» и слегка присел в ожидании крушения.
Случившееся едва ли было крушением. От легкого толчка сотряслась передняя часть «Титана» и, соскальзывая по фор-марсу и грохоча по палубе, дождем посыпался мелкий рангоут, паруса, шкивы и канаты. Затем невидимые в темноте правый и левый борт столкнулись с двумя еще более темными очертаниями — двумя половинами разрезанного корабля. С одного из этих очертаний, где еще светился нактоуз, послышался голос моряка, выделившийся из смеси криков и воплей:
«Да настигнет проклятие Господа вас и ваш нож для сыра, вы, конченые убийцы».
Темнота за кормой поглотила темные очертания, крики заглушились гулом шторма, и «Титан» возобновил свое движение прежним курсом. Рукоятку телеграфа к машинному отделению первый помощник не поворачивал.
Нуждаясь в инструкциях, боцман скачками преодолел ступени, ведущие к мостику.
«Поставьте людей на участки для собраний и к дверям. Всех, кто придет на палубу, посылайте в штурманскую рубку. Скажите вахтенному, чтобы был в курсе всего, что узнали пассажиры, и как можно скорее уберите эти обломки». Когда помощник отдавал эти указания, его голос хрипел от напряжения, а слова боцмана «да, да, сэр» звучали так, словно он задыхался.
Глава 4
«Наблюдатель» из «вороньего гнезда» с высоты 60 футов от палубы видел все детали этого кошмара — от появления впереди из тумана верхушек парусов обреченного судна до того момента, когда внизу его товарищи по вахте срезали последний узел на запутавшихся обрывках снастей. В четыре склянки его смена закончилась, и он спустился вниз, будучи едва в силах держаться за канаты. Возле ограждения его встретил боцман.
«Доложи о смене, Роуланд», сказал он, «и ступай в штурманскую!»
На мостике, называя имя его сменщика, первый помощник пожал его руку и повторил распоряжение боцмана. В штурманской рубке он увидел сидевшего за столом капитана «Титана», с бледным лицом и напряженного, и всех вахтенных с палубы, за исключением помощников, впередсмотрящих и старшины-рулевого. Были также каютные и некоторые из нижних вахтенных, включая кочегаров и контролеров угля, а также лодырей-осветителей, старшин-сигнальщиков, и, наконец, мясников, разбуженных внезапным сотрясением огромного полого ножа, внутри которого они жили.
У двери стояли помощники плотников с футштоками в руках, только что показанными капитану — сухими. Всех лица, начиная с капитанского, выражали ужас и ожидание. Старшина-рулевой проводил Роуланда в помещение и сказал:
«Инженер из машинного отделения не ощутил столкновения, сэр, и в кочегарке не заметно беспокойства».
«Вы, дежурные, тоже говорите о тишине в каютах. Что в третьем классе? Он вернулся?» Когда капитан говорил это, явился другой дежурный.
«В третьем классе все спят, сэр», сказал тот. Старшина-рулевой доложил то же самое о состоянии носового кубрика.
«Очень хорошо», сказал капитан, вставая; «по одному заходите в мой кабинет — вахтенные первыми, затем старшины, следом матросы. Старшины-рулевые будут наблюдать за дверью, чтобы никто не вышел до того, как закончится наш разговор». Он прошел в другую комнату в сопровождении появившегося старшины-рулевого, который теперь выходил на палубу с заметно более приятным выражением лица. Другой человек зашел и вышел, затем еще один и еще, и так через священные пределы прошли все матросы кроме Роуланда. На лице каждого возвратившегося отражалась такая же радость или удовлетворение. С появлением Роуланда капитан, сидевший за столом, указал ему на кресло и спросил его имя.
«Джон Роуланд», ответил он. Капитан записал.
«Мне известно», сказал он, «ты был в „вороньем гнезде“, когда произошло это злосчастное столкновение».
«Да, сэр; и я доложил о том корабле, как только увидел его».
«Ты здесь не для выслушивания упреков. Ты прекрасно знаешь, конечно, что ничего не могло быть сделано — ни избежать эту ужасное бедствие, ни спасти жизни после него».
«Ничего — при скорости двадцать пять узлов в час в густом тумане, сэр». Капитан глянул на Роуланда внимательно и нахмурился. «Мы не будем обсуждать скорость корабля, дорогой мой» сказал он, «или правила компании. При получении расчета в Ливерпуле ты найдешь адресованный тебе пакет с сотней фунтов банкнотами. Это будет платой за твое молчание об этом столкновении — сообщение, о котором свяжет компанию долгами и никому не поможет».
«Наоборот, капитан, я не возьму его. Наоборот, сэр, я буду говорить об этом оптовом убийстве при первой возможности!»
Капитан откинулся назад и пристально взглянул на искаженное лицо и дрожащее тело матроса, которые так мало сочетались с его вызывающая речью. В обычной ситуации он послал бы его на палубу к своим помощникам. Но сейчас был особый случай. Водянистые глаза отражали потрясение, ужас и благородное негодование. Его произношение выдавало образованность. Последствия же, грозившие капитану и его компании — уже осложненные попыткой избежать этих последствий, — которые Роуланд мог усугубить, были столь серьезными, что неуместно было призывать его к ответу за дерзость и нарушение субординации. Капитан должен был идти навстречу демону, умиротворяя его на почве человеческих отношений.
«Осознаешь ли ты, Роуланд», спросил он спокойно, «что ты останешься в одиночестве… что будешь дискредитирован, потеряешь место и наживешь врагов?»
«Я осознаю больше этого, ответил возбужденный Роуланд. «Я знаю о власти, которой вы наделены, как капитан. Я знаю, что по вашему приказу меня могут заковать в кандалы за любое преступление, какое вы только сможете вообразить. И я знаю, что ваше никем не засвидетельствованная, ничем не подкрепленная запись обо мне в вахтенный журнал будет достаточна для моего пожизненного заключения. Но я также кое-что смыслю в законах адмиралтейства, так что из места заключения я могу послать вас и вашего первого помощника на виселицу».