Проснулся самостоятельно, часов в девять, смог нормально умыться и даже позвонить, чтобы принесли кофе. И тут в его номер через боковую дверь ворвались какие-то два типа. Он, Доминик, понятия не имел, заперта была эта боковая дверь или нет, ему до неё никакого нет дела, он не пытался её открыть, даже не прикасался, на фига она ему? Типы же, которые без стука ворвались в его номер, физически над ним никакого насилия не учинили, но с ходу принялись мучить идиотскими вопросами, а у него и без того голова раскалывается. Да ещё, сволочи, требовали, чтоб он непременно отвечал. И неизвестно зачем тыкали ему под нос какую-то маленькую зажигалку в кожаном футляре и допытывались, откуда она у него. Совсем спятили, это не его зажигалка, и катитесь вы… А они своё: лежала, дескать, в его номере на софе, рядом с телефонной тумбочкой. И вот из-за этой пакости он, Доминик, и сделался подозреваемым номер один.
А потом велели ему поглядеть на покойника, и именно на этот эпизод наткнулась Марта, проникнув беспрепятственно в комнату Доминика, зная от Пуха, что Доминик оставлен на ночь в номере 2327 «Мариотта» и, вероятнее всего, там и находится в данный момент. Её почему-то не вышвырнула полиция, и Марта стала свидетелем изощрённого допроса Доминика следователем. К этому времени Доминик уже перестал быть злым, а стал просто офонаревшим и каким-то отрешённым. А когда увидел Марту, то вспомнил, что это из-за неё свалились на его голову все неприятности, и снова разъярился, замкнулся в себе, перестал вообще замечать представителей власти и тем самым произвёл на них плохое впечатление.
– Меня он воспринял так, что я не знала – лучше сразу выпрыгнуть в окно или дать ему по морде, – угрюмо пояснила Марта, прерывая свой складный рассказ. – Но из-за этого внимание полиции переключилось на меня, и мне волей-неволей пришлось взять себя в руки и отвечать по-человечески.
Я поддержала подругу:
– Человек – это звучит гордо. Выкладывай, что было потом. Побольше о покойнике. Его ограбили?
– Не знаю. И сдаётся мне, никто из полицейских тоже этого не знал. Доминик уже потом проговорился, что видел, как копались в нем и нашли наличность и кредитные карточки, но ведь покойник мог иметь при себе и другое имущество, которого не оказалось.
– Скажем, чемоданчик с долларами.
– Почему бы нет? Или брильянты, если был ювелиром и таскал их с собой.
– Так он был ювелиром?
– Нет, не был, это я так, в придачу к твоим долларам.
– А кем он был? Но ведь наверняка тоже не знаешь.
– Вот и знаю! – гордо возразила Марта. – Правда, совершенно случайно. Подслушала. Он был посредником, только не разобрала, каким именно. То ли недослышала, то ли недопоняла. У меня получалось, что он посредничал вроде как в контактах между людьми. Или знакомил их друг с другом, или раздобывал сведения. Так что за точность не ручаюсь.
– В общих чертах совпадает с информацией Аниты, – пробормотала я.
Марта вдруг воодушевилась:
– Да что я, полиция, по моим наблюдениям, тоже ничего не поняла. Я потом поговорила с горничной, так вот, по словам девушки, полиции очень важно было установить, кто заказал номер 2328 и во сколько его занял клиент. И у них сначала получилось, что приехал и занял номер в два часа, потом – в пять часов, а соседка по этажу с пеной у рта уверяла, что только после девяти вечера. А дежурная в бюро регистрации внизу знай твердила: это вовсе не он, не тот, что бронировал и поселился. Видишь, ничего определённого, сплошные неясности.
У меня же перед глазами стоял Красавчик Котя с простреленной головой, и я лучше Марты понимала возникшие у следственной бригады сложности. Наверняка покойника украдкой подменили, но это могла пока лишь я предположить, полиция моими познаниями не располагала.
Вслух я произнесла:
– Ничего, и это важно. А можешь описать, как он выглядел?
– Нет. Я видела его лишь с макушки. Доминик, правда, много чего у меня на груди выплакал. «Такой отвратительно средний, никакой, и роста среднего, и волосы средней псивости, ни светлые, ни тёмные, и со лба полысевший, как большинство бесцветных мужиков, и комплекция средняя…»
– А откуда он вообще взялся?
– Если не ошибаюсь, из Щецина. Адреса подслушать не удалось. Доминик тоже не знал.
Тут я себе позволила высказать некоторое недовольство:
– И тебе не удалось установить, был ли он в «Мариотте» с самого утра или номер оставался полдня пустым? А может, в нем проживал кто-то другой?
Марта не проявила раскаяния.
– Нет, не удалось. И это не я такая несообразительная; менты, как ты их называешь, тоже ничего толком не узнали. Наверняка всерьёз примутся за гостиничный персонал. Но, Иоанна, ты чего ко мне привязалась? Нам-то не все ли равно? Можем ведь выдумать, что нам больше подходит, и не теряться в догадках. Пусть полиция расследует преступление, их проблемы.
– Выдумать мы можем, но гораздо правдоподобнее получится, если станем действовать, основываясь на реалиях. А кроме того, мне лично очень хотелось бы разобраться в причинах запоздалой гибели Коти. Полагаю, он заделался шантажистом, калач-то тёртый, а нам в сценарии очень пригодилось бы знание механизмов шантажа, наверняка тютелька в тютельку те же, что теперь используются в телевизионных афёрах. Погоди, а мой труп? Что говорили о нем?
Не донеся до рта стакан с пивом, Марта растерянно глянула на меня:
– Точно! О твоём трупе ни гугу! Знаешь, это интересно. И при мне не заикались о нем, и потом Доминик словечком не обмолвился, а уж о чем только он не плакался! Выходит, полиция тут ни сном ни духом.
– Чудненько! – без всякого восторга прокомментировала я. – Значит, кроме нас с Анитой, нет никого, кто бы сообщил о нем в полицию. У нас появилась общая страшная тайна. Вот повезло!
– Да что тебе не нравится? – удивилась Марта. – Главное – у нас та-а-акой труп!
– Опомнись, что тут должно нравиться! В любом уголовном кодексе предусмотрена статья за недонесение об обнаружении трупа или каком ином преступлении. Так что мне надо как следует сто раз подумать, прежде чем решу, какая ложь будет во спасение в случае чего. Пожалуй, подойдёт только исключительно грандиозная прирождённая тупость.
– Так чего же тогда убиваешься? – бестактно обрадовалась Марта. – Тем более что полиция и так всех женщин уже заранее держит за идиоток.
Наконец нам удалось свернуть на производственные рельсы и разработать несколько весьма удачных творческих концепций. Причём оказалось, что пригодятся оба трупа, хотя мой сопровождался бесчисленными трудностями. Выяснилось, что моя память во многом оставляла желать лучшего. Тут и Марта была бессильна, и общее знание новейшей истории Польши ни с какого боку не пришьёшь. Одна Анита могла оказать существенную помощь, но я её знала слишком хорошо и не очень-то надеялась на скорый звонок с разъяснениями. Да, с Котей получалась полнейшая застопырка. Труднейший труп! И первый смертный приговор Пташинскому, вроде бы приведённый в исполнение, но смерть лишь на бумаге. И теперь вот смерть вроде как в натуре, но попробуй докажи это! Ни словечка официального упоминания, кроме слов Аниты, но ведь официальными их не назовёшь.
И тем не менее мы с Мартой (после продолжительных творческих дебатов) кое-как привязали наш трудный труп к сценарному сюжету. Почти привязали, опять вмешался проклятый Доминик. Приложив сотовый к уху, Марта вдруг переменилась в лице, и весь мир перестал для неё существовать, кроме придурка в телефоне: на все мои расспросы отвечала, что ничего не знает, ничего не может, но должна, – и вылетела пробкой из квартиры, не закрыв за собой дверь.
Я и не пыталась догадаться, что на этот раз отколол Доминик, от столь безответственного типа можно ожидать всего на свете. И какое счастье, что это не я так смертельно в него влюблена. Не моё сердце раздирают жуткие страдания и сомнения, слава богу, отстрадала своё, теперь вряд ли выдержала бы такие сердечные передряги.
Невзирая на все препятствия, мы с Мартой все же договорились – не станем слишком уж маниакально придерживаться единства места. Потом к такому же выводу пришли и относительно соблюдения единства действия, не говоря уже о единстве времени. И лихо принялись за дело.