Пока обед доходит — решил заняться посохом, пора было убирать ещё один сантиметр. В итоге из посоха должен был получиться резной жезл, такой же как у Учителя, сантиметров пятьдесят в длину, но для этого надо было потрудиться, да и Оса внутри уплотнить. Чем плотнее дух жезла или посоха — тем он сильнее. Физика духа, она такая — своеобразная. Чем меньше объём — тем выше плотность. Ладонью отогнать Оса от края, сделать надрез по кругу, заговорить его, чтобы каналы внутри отрезаемой части закрылись, а потом уже строгать.
— Уф-ф, получилось, — теперь посох был ему до подбородка, а раньше, помнится, когда он нашел эту осинку с зародышем духа внутри, она была метра на два его выше. Правда Ос был тогда ещё мелким и согнать его в двухметровый обрезок получилось легко. А вот ещё бы года два постояла осинка — и всё, перезрела считай.
Отложив посох, залез в ментал и выдал условную последовательность импульсов. Смотреть, как возвращается Учитель, было уже неинтересно. Всё равно сколько ни смотри, процесс перехода духа из астрала засечь не получается. Раз — и он уже там. Великий! А уж кто там он — друид, маг или шаман, Санька так и не понял. Но Великий. И сам Учитель так говорил — я, мол, Великий. А может это имя у него такое, на древний манер, как Вергилий, к примеру? Был такой гладиатор, в Греции, кажется.
— Да-а, что-то засиделся я, — проскрипел в ментале Учитель, а сам он расправил плечи, встал и несколько раз до хруста потянулся в разные стороны. — Та-ак, картошка и рыба. Опять?
— Печёная рыба, Учитель. И отварная картошка, с грибами.
— Ну, если с грибами — давай.
Обед прошёл в тёплой и дружеской обстановке — как обычно, молчком. Болтать за столом Учитель не любил. Даже в ментале. Вот ведь, и не сказать, что последний день перед возвращением домой.
Заброс
Когда со стола было убрано, а котелок и чайник вымыты, Санька потратил ровно пол-часа на сборы. Вещами он не оброс, а голому одеться — только подпоясаться. Сразу закинул в самопальный мешок мокасины — ритуал открытия ворот надо проводить босым, Учитель так сказал. Так босиком и вышел из хижины. Учитель сидел на своём любимом месте, но на этот раз был здесь не только телом:
— Садись, ученик! Простись с местом. Подумай о том, что оставляешь и о том, что ждёт впереди, не забыл ли ты о чем.
— У нас говорят: "Присядем на дорожку".
— Хорошо говорят, правильно.
Прикрыв глаза, Санька привычно скользнул в ментал. Что он тут оставляет? Примерно два года жизни. Непростых года. Считать время он начал не сразу, поначалу не до того было. Когда-то давно, в прошлой жизни, он просто шёл в школу. Шёл быстро, потому как опаздывал. А опаздывал потому, что вчерашний рейд закончился уже сегодня, часа в три утра. По будильнику глаза еле продрал. Да и мама покормила на дорожку. От мамы просто так было не уйти, кормить и готовить она любила, а главное — умела. Свежевыпавший снег хрустел под валенками. Вот ещё тоже проблема, в школе за эти валенки засмеют. Но мама настояла — деваться некуда, да и морозец, действительно, прихватывает. Одно успокаивало — "Найки" лежали в рюкзаке за спиной. По дороге проводил работу над ошибками — где-то они вчера с гильдией накололись, не дай Бог в следующий раз так влететь. Дорога свернула в гаражи. На автомате решил срезать и потопал гаражными переулками. Вот тут-то они его и приняли, добрые милые собачки. Свора не меньше двадцати голов, большинство рослые, мордастые, с буль-буль и страшнофашистскими терьерами в предках. Собак Санька никогда не боялся, но тут был не тот случай. Бойся — не бойся, порвут на клочки. Голосом строгим отогнать не получилось, шавки, скалясь, подступали. Сорвал рюкзак, махнул им перед собой пару раз, бросил в свору, сделал три спокойных шага назад спиной за ближайший угол и оттуда уже втопил. Свора через несколько секунд вывалила из-за угла, остановилась, дождалась неспешно вышедшего оттуда вожака и, радостно, с лаем и взвизгами, намётом пошла вдогон.
Если бы кто увидел тогда Санька, он бы не подумал, что в школе его дразнили не иначе как Сашка-толстый или Санька-пухлый. Особенно удивился бы физрук. Санька летел по накатанной дороге как на крыльях, но свора нагоняла. И деваться некуда — дорогу к гаражам чистил трактор, по бокам отвалы и целина. Хотя, вот, целина, ноги-то у него подлиннее собачьих будут, завязнут может шавки, хотя бы мелкие. А там на дерево какое-нибудь, парк неподалеку. Завернув за поворот, чтобы край дороги скрыл его от собак, взлетел по спрессованному отвалу и перевалился через него, ухнув в снег по пояс. Сорвал шапку, сбросил пуховик — потные, может хоть тормознут да понюхают, кобели драные. Выдернул ноги из сугроба, а заодно и из валенков, и ломанулся по целине к кустам. Добежав до кустов, оглянулся — шестеро самых крупных псин, взмывая над сугробами, скачками шли за ним. Кусты как назло стояли стеной. Санька затравлено заозирался в поисках прохода, отломал торчащую рядом суковатую ветку. "Чёрт, куда бы деться отсюда?! Ну хоть куда! Где тут…… проход!" Псы подлетали, Санька оглянулся последний раз и буквально за спиной, в толще снежных кустов, увидел проход, за которым стояли зеленые сосны. Прыгнул туда, запнулся и покатился по зелёной траве. Сзади послышались испуганные взвизги шавок. Стая удирала. Санька очумело огляделся по сторонам, а когда решил снова посмотреть на собак — кругом уже стояли сосны. С неба светило солнце, зеленела трава. Снега не было.