«Не раз ты просыпался со стыдом, застигнут первым солнечным лучом, что возвестил, скользнув по простыне, о новом дне. Не выветрился весь еще в дремоте из памяти твоей, из плоти вчерашний день, пропитанный тоской и отвращеньем, и неправотой, как новый день непрошеным ниспослан слепой судьбой, скиталицей подзвездной. Сгибая плечи мне, на коромысле дни мои ведрами повисли. Едва ступаю, чтобы их не расплескать… Кровь старую несу и не пойму — чья эта кровь, несу ее кому?»
В беседах с Кочей и Галактионом Аргези часто пытался выяснить многие непонятные для него вопросы. Когда он в «Вэкэрешть» узнал о том, что в Будапеште погиб друг его детства Раду, что у него осталось пятеро детей, больная жена и старая мать, он особенно остро почувствовал боль за погибших на войне. Смерть Раду была болью, касавшейся непосредственно его, Аргези. Погиб тот мальчик, с которым он заработал цветные шары у хромого Али. Аргези после выхода из тюрьмы искал Али, хотел сказать спасибо ему, но не ходил уже по улицам Бухареста старый торговец брагой и восточными сладостями Али… А Раду погиб молодым, он старше Аргези на два года, ему, значит, за сорок… Пятеро детей, старая мать, больная жена. За что погиб Раду? Ведь та большая война, в которую Румыния была втянута всемогущими державами, закончилась. Был заключен уже мир. За что погиб Раду в Будапеште? И сколько таких, как Раду, погибло там, молодых и постарше…
— Чего тут непонятного? — спрашивал всегда находивший ответы на все вопросы Николае Кочя. — Руки, которые пытались задушить Советскую Россию и не смогли, задушили Советскую Венгрию. И правительство «Великой Румынии» тоже приложило к этому руки. Чет о тут неясного? По чтобы тебе было более понятно, я принесу одну брошюру, только смотри не попадись, сигуранца узнает — снова посадит, и на этот раз не в «Вэкэрешть», а в «Дофтану».
Николае Кочя принес брошюру через день. Ее автор был один из руководителей Венгерской советской республики Бела Кун. Оп писал, что контрреволюция, которая готовилась в резиденциях военных миссий Антанты, в будуарах любовниц аристократов, во дворцах и церковных приходах Венгрии, в залах заседаний профсоюзных бюрократий, расцвела пышным цветом. Выбитое из рук пролетариев оружие подхватили буржуазия и ее наемники. «Международная контрреволюция полностью отдавала себе отчет в том, что Венгерская советская республика, — подчеркивал Кун, — это тот мост, по которому революционное направление рабочего движения распространяется с востока на запад».
— Так вот на этом мосту и погиб Раду, — сказал Кочя.
После долгого молчания Аргези встал, отложил брошюру, подошел к Коче:
— Ты не думаешь, что и некоторые деятели социалистической партии все больше отходят от идей интернационализма? Похоже, они устали от похода под красным знаменем…
— Те, кто твердо стоит под красным знаменем, — ответил Коня, — сидят в «Дофтане» или работают в подполье, многие гибнут. Вот Фриму погиб от побоев в тюрьме… Гала об этом писал. А сейчас посмотри, его статья напечатана листовкой.
«Дорогой друг, горячее сердце и апостольская душа! Ты добивался избавления твоих братьев от страданий, ты стремился к хорошей жизни для своего народа, хотел обстругать своими руками великолепного столяра сучковатый ствол нашего общества. Я всегда с любовью наблюдал за тобой и восхищался. Я любил твой порыв, преклонялся перед твоей откровенностью, уважал и буду всегда уважать твое социалистическое кредо. Но почему не могу и я полностью принять это твое кредо, быть таким же преданным ему, каким был ты? Почему, отдавая тебе и твоим товарищам все свое сердце, я не могу быть и формально с вами, в едином строю?»
— Так он, наш Гала, будет всю жизнь метаться между биением своего истинного пролетарского сердца, — сказал Аргези, — и звоном церковных колоколов… Ничего не поделаешь с ним.
— А ты? — спросил Кочя.
— Я? У меня свое собственное кредо. Ты это хорошо знаешь.
— Знаю, но все же я спрашиваю себя всякий раз, когда думаю о тебе: что же ты будешь делать дальше?
— Что бы я ни делал, моя совесть будет всегда чистой, все, что я стану делать, будет соответствовать делу партии с самой чистой совестью… Потом, раз уж мы заговорили об этом, времена ужесточаются, игра наших, да и не только наших, правителей в демократию подходит к концу. Запрещение Компартии Румынии[30] — ты это лучше меня понимаешь — сигнал тревожный. В тюрьме многого не сделаешь. Я уже это хорошо почувствовал на собственной шкуре… А что касается меня, ты не беспокойся — я буду всегда рядом с тобой. Всегда я буду с тобой, что бы ни случилось. А сейчас мне немножко грустно, и я впервые почувствовал боль вот здесь, где стучит наш насосик… — Аргези замолчал, приложил правую руку к груди. — Я уже говорил тебе, что Элиазар собирается в Париж. Лицей он окончил, собирается стать оператором кино. Парень он настойчивый, наверное, что-то от меня перенял. А мне трудно с ним расстаться, даже больно думать об этом… Да куда же от этого денешься. Параскива тоже грустит. У пас общих детей с ней пока нет, так что, понимаешь…
— Тут уж я ничего тебе не посоветую… Но парню уже почти двадцать лет. что же ты хочешь?
— Все понимаю, но болит…
— Ты знаешь что… Если Элиазаоу нужна будет помощь, там, в Париже, у меня же много друзей, я ему дам письма к ним, помогут.
— Мне не хотелось, чтобы он стал таким одиноким, каким был я в его возрасте.
— Скажи спасибо, что он не ушел в монастырь, как ты. А в Париже все уладится. А как у тебя с книгой, Аргези? Где книга?
— Книга будет. — Аргези сказал это твердо, и Кочя не стал больше задавать вопросов.
После отъезда Элиазара в Париж Параскива сказала:
— Ты не грусти, Тудор Аргези. Мы будем вдвоем недолго. — При этих словах жены Аргези вздрогнул. В глазах Параскивы появилось что-то совсем незнакомое для него.
10 декабря 1925 года Параскива родила девочку. У нее были черные как смоль волосы и карие глаза. Родители назвали ее Митзурой, и отец тут же написал для нее «Колыбельную».
«Боже, в царстве тридевятом сделай для моей девчушки домик из цветов и мяты вот такой, с кошачье ушко. Озерко, чтобы под оконцем спичку-лодочку качало; чтобы звезды, чтобы солнце синева его вмещала. Пусть Митзурину избушку окружает лес полыни. Дай в подружки ей лягушку, мотылька из летней сини. Подари ей кисть и краски и бумаги белой тоже — пусть малюет без опаски вкривь и вкось во славу божью! А как будет все готово, въедет папа в домик новый».
Через год и две недели у Митзуры появился братик. Ему дали имя Иосиф. Но в семье ласково называли его Баруцу, и это стало его именем.
Двое маленьких детей, взрослый сын в Париже — ему надо помогать. А средств мало. Разногласия с руководством партии либералов по всем кардинальным вопросам ведения газеты «Румынская мысль» вынудили Аргези оставить ее и перейти на чисто писательский хлеб. Но этот хлеб горек. Гала Галактион тоже бедствует. У него три дочери, денег нет. Уже много лет Гала ведет переговоры с руководством патриархии — он предлагает приступить к переводу Библии с оригинала на румынский, труд громадной сложности и на многие годы, да святым отцам не нужен перевод Библии: если у вас возникло такое желание, переводите на здоровье, мы посмотрим, что получится, и тогда решим.
У Аргези чемоданы рукописей, вырезок, опубликованных в газетах и журналах работ — Параскива все собирала с большой аккуратностью. Аргези — известный писатель, признанный публицист, и для любого издателя нет никакого риска подготовить к выпуску его первую поэтическую книгу. Скорее всего это честь. Но где книга? Тудор Аргези тщательно отобрал все, что он счел нужным из написанного за тридцать лет работы, и объединил под названием «Cuvinte potrivite»[31]. Дословный перевод— это «Подогнанные слова». В книге сто два стихотворения, Подогнанные слова…
30
В мае 1921 года на съезде Социалистической партии Румынии было вынесено решение о создании компартии и присоединении ее к Коминтерну. Этот съезд вошел в историю РКП как ее I (учредительный) съезд. Съезд выразил солидарность с русский! пролетариатом, осудил империалистическую политику развязывания войны против Советской России, призвал к установлению мирных отношений с соседними странами. В апреле 1924 года компартия была объявлена вне закона, со основные кадры были брошены в тюрьмы. Коммунисты Румынии, подвергаясь жестоким репрессиям и террору, работали в условиях подполья до 23 августа 1944 года.
31
В румынском языке слово potrivit имеет множество синонимов: прилаженный, подходящий, ладный, соответствующий, приспособленный, подогнанный и т. д. Аргези использует это слово для названия своей книги, потому что он подгонял, прилаживал слова друг к другу, крепко сбивал их.