Он осмотрелся по сторонам, проверяя, так ли все, как должно быть. Цепи и кожаные ремни убраны, шелковый кляп спрятан, верстак выглядит вполне безобидно: инструментов не видно, если не считать тисков, намертво прикрученных к нему. Этот верстак он разработал сам, инструменты выстроились в ряд вдоль крепкой деревянной доски, которая, как и откидная часть столешницы, была прикреплена к рабочей поверхности под прямым углом — но с противоположной стороны.
Последний взгляд на часы. Самое время вывести «лендровер» по изрытой колеями проселочной дороге на пустынное шоссе, которое должно было доставить его прямо к Файв-Уоллз с его пустынной железнодорожной станцией. Он зажег свечи и улыбнулся довольной улыбкой, теперь уже совершенно уверенный, что она не утратила веры в него и будет хранить молчание.
Ну что, как говорится, «загляни ко мне на ужин, шепчет мухе паучок»?
~~~
Наконец-то небо услышало молитвы Тима Кафлана. Он нашел классное место. Двор с пакгаузами был чуть уже самого здания маленькой фабрики, так что с одного конца оставался закоулок меньше двух квадратных метров. На первый взгляд было похоже на нишу, сплошь заставленную штабелями сплющенных картонных коробок. Если бы кому-то пришло в голову присмотреться повнимательнее, он бы заметил, что штабеля сложены неплотно и, если постараться, можно без особого труда протиснуться между ними. А если бы кому-то и этого показалось мало и он начал бы копать дальше, то неутомимый исследователь наткнулся бы на спальню Тима Кафлана, обстановка которой состояла из спального мешка, всего засаленного и в пятнах, и двух пакетов. В первом лежала чистая футболка, пара чистых носков и чистые трусы. В другом — грязная футболка, грязная пара носков, грязные трусы и бесформенные вельветовые штаны, которые, возможно, когда-то и были темно-коричневыми, но теперь их цвет больше всего напоминал морских птиц, которых угораздило попасть в нефтяное пятно.
Тим сидел, скорчившись, в углу этого небольшого пространства, скрутив спальный мешок наподобие подушки и подсунув его под костлявые ягодицы. Он ел чипсы с соусом карри из пластикового контейнера. И еще у него была почти полная литровая бутылка сидра, чтобы запить чипсы и уснуть. В холодные ночи так просто не отключишься.
Понадобились долгие месяцы суровой жизни на улице, пока он, наконец, сумел вынырнуть из героинового дурмана, отнимавшего у него жизнь. Он так низко пал, что не было денег даже на наркотики. И именно это, как ни парадоксально, спасло его. Обсасывая косточки холодной индейки в благотворительной палатке на Рождество, он наконец переступил черту. Он начал с того, что продавал на углах «Биг иссью». У него получилось собрать достаточно денег, чтобы купить на благотворительной распродаже одежду, говорившую скорее о бедности, чем о беспросветной и окончательной бездомности. А потом ему удалось найти работу в доках. Она была нечастой, плохо оплачиваемой, деньги совали прямо в руку — грошовая экономия в самом жалком виде. Но это было начало. А тут еще подвернулось это местечко рядом с пакгаузами механосборочного завода, где слишком уж жались с наличными, чтобы нанять ночного сторожа.
С тех пор ему удалось собрать около трехсот фунтов, хранившихся на счете строительного общества, который оставался, пожалуй, единственной ниточкой, связывавшей теперь его с прошлым. Скоро их будет достаточно для залога и ежемесячной платы, и тогда можно будет подыскать более подходящее жилье и еще на еду останется, а пособие по безработице — это уж и вовсе роскошь.
Тим опустился до самого дна и чуть не утонул. Скоро, в этом он не сомневался, он будет снова готов всплыть на поверхность. Он выскреб остатки со дна контейнера и бросил его в угол. Потом откупорил бутылку сидра и непрерывной чередой быстрых глотков выпил ее содержимое. Ему никогда не приходило в голову смаковать спиртное. Он не видел для этого никаких оснований.
Удача редко сама стучалась в двери Джеко Вэнса. По большей части он сам хватал ее за горло и тащил, орущую и упирающуюся, на сцену. Еще совсем маленьким ребенком он понял, что, если хочет получить в жизни хоть немного счастья, ему придется добывать его самому. Его мать, страдая чем-то вроде послеродовой депрессии, внушившей ей глубокое отвращение к нему, старалась, насколько возможно, его не замечать. Жестокости как таковой она не проявляла, просто в его жизни мать словно бы отсутствовала. Отец чаще всего обращал на него внимание самое неодобрительное.