Пройдя очередную траншею, вышли наконец в изрытое воронками пространство, окруженное земляной насыпью, это и есть тот самый бастион или как народ называет - Шварца, хоть это и не совсем верно. Внутренняя площадка покрыта постройками, перерезана насыпями, землянками, пороховыми погребами, буграми, в которых чернеют отверстия - входы в подземные жилища, называемые блиндажами. Военный инженер, взросший на книгах и слепо следующий уставным правилам фортификации, ужаснулся бы от всего сердца при виде таких узеньких мерлонов, причудливо неправильных фронтов укреплений, устроенных вдохновением Тотлебена и житейской необходимостью. Все было построено как бы наперекор всякой рутине, всем преданиям состарившейся фортификационной науки. Бруствера росли и утолщались с такой же прихотливостью: там брошено было лишь несколько туров, насыпанных землею; в другом месте громоздились толстые стены из бочек, деревянных брусьев, мешков с землей, с обшивкой из туров, фашинника и так далее. Все строилось, все созидалось по мере настоятельной потребности, не для красоты или симметрии, конечно. Невольно в голову пришла мысль, что его императорского величеству, почитаемому у нас великим строителем и военным инженером это безобразие вряд ли бы понравилось. Одним из гениальных и спасительных, без преувеличения, решений стало не приспособление естественного рельефа местности в систему укреплений, а вписывание системы укреплений в уже имевшийся естественный рельеф. То есть то, что в иных условиях нужно было разрабатывать кирками, ломами и лопатами, за рабочих делала сама природа. Кроме того, понимая, что крымский грунт сам по себе уже не приспособлен к разработке, позиции вписали в его геологию. Делалось это очень просто и примитивно. Если раньше намеченная позиция строго трассировалась и, не принимая во внимание категорию грунта, возводилась исключительно по плану, то здесь все было наоборот. Снимался верхний слой мягкого грунта, и определялись те места, которые можно было разрабатывать с наименьшими усилиями. По ним и проходили траншей, в них и устраивались батареи.
-Они от нас всего в ста саженях, -сказал прапорщик Толстому, у которого вызвался быть проводником, -Еще немного и можно будет пустить в дело ручные гранаты.
-Быть не может!
-Да вот сами увидите. Пожалуйте сюда. -Ершов подвел приятеля к амбразуре, укрытой веревочным щитом, такие стали применять вместо деревянных еще полгода назад. -Только будьте осторожнее! Учтивые французы здесь с нами не церемонятся! Их штуцерные постоянно обстреливаю наши позиции, и случается попадают.
Лев взглянул в узкую щель между щитом и пушкой: виднелся желтоватый вал неприятельских траншей, лежали такие же, как у нас, мешки и плетеные туры и выскакивали белые дымки из бойниц, казалось, без всякого шума, так как в воздухе стоял хаос звуков. Наблюдателю, не искушенному в тонкостях осадной войны, открывшаяся картина ровным счетом ничего не говорила. Прямо с бастиона спустились они, приблизительно по восемнадцати ступенькам, в потерну, тянувшуюся на протяжении семнадцати саженей, до самого эскарпа, в который она выходила. Напротив, в контрэскарпе, начиналась галерея не так уж просторная, фута в 4 1/2 высоты, тут с трудом могли идти два человека рядом. Дневной свет мерцал слабее, погружались все более и более во мглу, обдало могильной сыростью... С непривычки едва можно было различать предметы, несмотря на то что здесь горели, не в дальнем друг от друга расстоянии, стеариновые свечи, вставленные в особого рода шандалы, воткнутые в земляную стену и масляные лампы. Подаваясь вперед, надо было идти уже пригнувшись, потому что галерея, углубляясь вперед, постепенно понижалась и наконец достигла только трех футов высоты. От дневного света нас отделял слой земли в восемнадцать футов. Гробовая теснота, мрак и сырость непонятной тяжестью давили на грудь, возбуждая какую-то тревожную тоску. Чтобы пройти в нижнюю галерею, нам нужно было спуститься еще на тридцать девять футов. Сорок ступенек вели туда. Пласт известкового камня шел до самой вершины галереи, откуда начинался уже пласт желтой глины.
-Хотите, заглянем в последнюю мину, где ведутся работы? -предложил Льву спутник. Тот согласился, и они спустились вниз вдвоем, нагнувшись, сначала в полусвете, потом в совершенном мраке. Навстречу выходил кто-то и крикнул: "Держи направо!" Едва успел посторониться, но его порядком толкнул выползавший сапер. Далее следовало двигаться добрых 20 саженей на четвереньках, но вскоре под руками оказалась вода и поневоле пришлось встать, благо высота галереи позволяла. Мина на своем протяжении все суживалась: сначала можно было ощупать доски и столбы по стенам, далее шел голый земляной коридор, где крепления еще не успели установить. Вдруг вдали показался тусклый свет. Увидели масляный фонарь под потолком, там в расширенном месте, трудились одетые в грязное и рваное платье солдаты.
Русские галереи достигали 60 футов углубления от поверхности, тогда как французские не опускались ниже 40. И это не случайность, не лень французов, а следствие правила, принятого в те времена, по которому ниже 30 футов без принудительной вентиляции ходов и галерей работать было нельзя, потому что работающие задыхались. Именно русским солдатам, чьи имена безвозвратно утрачены, претерпевшим в каменной подбастионной утробе больше мук, чем противник, меньше себя жалевших, мы в конечном итоге и были обязаны тем, что имели решительный перевес над врагом в минной войне.
Даже привычным людям было трудно дышать в такой спертой атмосфере. Вентиляторы с приводом от паровой машины беспрерывно очищали воздух, который сильно портился от человеческого дыхания и горения свечей. Но не помогало, время от времени приходилось вспрыскивать известковым молоком. Свечи не могли здесь иначе гореть, как наклонно. Во многих тоннелях противно хлюпала под ногами грязная вода. Лев не мог в этом месте оставаться долго и поспешил подняться в верхнюю первую галерею, там все-таки было не так тяжело. Непременно хотелось добраться до головы работ, а потому он вышел в ров немного подышать свежим воздухом, и через несколько минут опять отправился в подземное путешествие, пробираясь под конец пути ползком... Повезло - он попал как раз на самую интересную минуту: слышно стало, как работает вдали неприятель.
-Наши прошли галереей еще на 15 саженей, -раздался из темноты отчетливый шепот и какое-то легкое позвякивание, -Спешно присылайте сюда бур, не то опоздаем.
-Кому это он докладывает? -возник законный вопрос у Толстого.
-Верно наверх сообщает, начальнику работ. -пояснил проводник, -У них в минных галереях телеграфная связь организованна, совсем как на позициях.
Невидимый неприятель был с левой стороны. Лев приложился ухом к одной из пробуравленных в стене небольших слуховых дыр и едва-едва различил отдаленный, довольно слабый глухой гул. Опытные саперы же отличали в нем даже стук инструментов и находили, что неприятель должен быть в 7 саженях, не далее. Новость положения, мерцающий свет, спертый тяжелый воздух - все это сильно действовало на воображение, порой казалось, что уже не суждено вылезти из этого жуткого земляного гроба... В первые мгновения при вести о заслышанных работах неприятеля стало страшно. "Нет,- думал он, - лучше получить двадцать пуль на бастионе, чем быть погребенным заживо здесь под землей". Мысль эта промелькнула мгновенно, осмотревшись и одумавшись, ободрился и скоро был снова увлечен любопытством... люди рядом спокойно работают, словно и не случилось ничего. Надо сказать, что перед неприятелем мы имели теперь важное преимущество - самое главное в подземной войне, мы были ниже его. Теперь дело за "новым порохом" о котором в городе ходила масса совершенно фантастических легенд и слухов. Запаянный с торцов жестяной цилиндр аккуратно отравляется в просверленную в грунте длинную горизонтальную скважину, словно пуля в ствол ружья, вместо шомпола - составной деревянный шест обмотанный на дальнем конце войлоком. Сапер осторожно, точно боится порвать, разматывает с катушки гибкий провод. Даже удивительно, что заряд совсем небольшой, согласно учебникам фортификации требуются десятки пудов пороха для закладки контрмины, а тут чуть более пушечного картуза, неужели хватит?