Виктор Прохоркин театр не любил, но ради дружбы с Богданом, которому был обязан практически всем, он пришёл в сопровождении своей дамы сердца.
— Забыла тебе сказать, — прошептала Татьяна Владимировна своему Витюше, — пока ты был в душе, звонил Федин, председатель союза писателей. Для членства нужно срочно опубликовать твою вторую книгу.
— А у меня второй нет, — растерялся Прохоркин.
— Значит, сляпаем сборник твоих ранних рассказов, — отмахнулась от проблемы Татьяна, — ты понимаешь, что это значит?
— Нет, — Витюша посмотрел в искрящиеся глаза подруги.
— Это значит глупыш, кто-то тобой заинтересовался из ЦК, Федин так просто сам звонить не будет, — редакторша «Пионерки» положила голову на плечо своему очень юному Жюль Верну.
Санька Земакович посмотрел пару минут начало спектакля из-за кулис. Усмехнулся, когда увидел, как Богдан за ширмой, сидя на корточках, подсказывает шёпотом слова Лизе. И прошёлся до гримёрки, где учила текст Маша Ларионова.
— Волнуешься? — спросил он.
— Может быть, — неопределённо ответила она.
— А я стихи сочинил для тебя, — Земакович встал, как бронзовый памятник Дюку в Одессе, — льёт ли тёплый дождь, падает ли снег, я в подъезде возле дома твоего стою.
— И? — не поняла его девушка.
— Всё пока, — улыбнулся Санька.
Тут в комнату залетел Бураков.
— Зёма, обалдуй, нам на сцену пора! — схватил он друга за руку и вытащил из гримёрки.
На сцене погас весь основной свет, и лишь луч прожектора выхватил Лукашина-Высоцкого, который обращался к зрителям, ехать ему в баню или нет. В это время мы с друзьями развернули лукашнскую фамильную ширму другой стороной, на которой были нарисованы банные веники и тазики и выставили её на передний план. Потом мы занесли маленький столик с пивными кружками с морсом из буфета. Я — Павел, как и договорились, сел полностью закутанный в простыню спиной к залу. Вадька и Санька в простынях с голым торсом, или Миша и Саша по сценарию, расселись один слева, другой справа. Вадька-Миша лихорадочно сжал в руках портфель, из которого он должен был доставать бутылки с водой вместо водки. Наконец в зале полностью погас свет, и Высоцкий уселся между моими друзьями, тоже закутавшись в простыню.
— Слушайте внимательно, я буду подсказывать текст, — прошептал я, — только попробуйте мне наотсебятить!
— Ванная в каждой квартире — это правильно, — с деревянным перепуганным лицом сообщил Вадька-Миша, — это цивилизация.
— Но сам процесс мытья, который в бане выглядит, как торжественный обряд, в ванной просто смывание грязи, — почему-то вместо Вадьки продолжил фразу растерянный Санька.
— Балбесы! — зашептал я, — вы всё перепутали!
Высоцкий, понимая, что спектакль покатился ко всем чертям, отпил из кружки бутафорского пива, за ним то же самое повторили мои друзья.
— Перепутал ты всё, балбес Санька! — Вадька-Миша автоматически достал из портфеля бутылку водки.
— Ты что её родил? — Санька вспомнил, что-то такое из сценария.
— Жена, — задумался Вадька.
— Жена родила? — удивился Земакович, — тогда разливай.
Вадька откупорил бутылку и тут я понял свой косяк. Я забыл на столик выставить дополнительные пустые кружки. Бураков махнул рукой и добавил бутафорскую водку в пиво.
— Да, как тут не прекрасно, но мне пора, — пролепетал Лукашин-Высоцкий, покосившись на кружки с ершами, — Кстати, Павлу больше не наливайте, а то ему сегодня лететь в Ленинград.
— Сейчас только по одной выпьем, за Ленинград, — сказал Вадька-Миша, — за мою жену, и за твою женитьбу.
Актёры по новой выпили. Высоцкий понял, что чем быстрее он впадёт в состояние сценического бессознательного опьянения, тем быстрее закончится эта нелепая сцена.
— Кстати расскажи, как ты с ней познакомился? — вспомнил Санька ещё что-то из сценария.
— С кем? — пьяно спросил Лукашин-Высоцкий.
— С Надей, — выпалил Вадька, — то есть с Галей. Очень имя редкое, никак не могу его запомнить.
— Я холостой, — растерялся Володя.
— Тогда за холостую жизнь, — обрадовался Санька, — э-э-э, — забыл он, как Вадьку зовут по роли, — роди ка нам ещё бутылочку, приятель.
Вадька достал бутафорскую водку и разлил её уже по пустым пивным кружкам.
— Давайте к финалу сцены переходите, — зашептал, психанув я, — все равно всё переврали.
— Ну, Галка, будь здорова! — произнёс Лукашин-Высоцкий и опрокинул последнюю порцию воды-водки.
И чтобы не видеть больше этого позора он лёг на маленький столик, закрыв лицо руками.