Земледельческие традиции на Печоре, несмотря на трудные условия климата, были весьма устойчивы. Русские люди доказывали трудом своим, что неподатливую, скупую землю можно заставить подобреть и в Приполярье. Здесь нельзя не рассказать об одном удивительном человеке, энтузиасте сельскохозяйственного освоения Печорского Севера. Это Андрей Владимирович Журавский.
Он воспитывался в богатой, аристократической семье царского генерала. В 1901 году поступил на физико-математический факультет Императорского Петербургского университета. В следующем году во время каникул Андрей, будучи участником экспедиции, впервые попал на Печору. И так пленили его эти края, что он, отказавшись от блестящих перспектив в столице, переселился в Усть-Цильму, добился учреждения в этом селе зоологической станции, вскоре переименованной в Печорскую естественно-историческую станцию при Императорской Академии наук.
Впрочем, царские чиновники делали все зависящее от них, чтобы решения об учреждении станции остались лишь на бумаге. Три года тянулась волокита с утверждением Устава. Никаких средств на организацию станции отпущено не было. Журавский вынужден был вложить все свое состояние на строительство дома, скотного двора, лаборатории, на приобретение скота, машин и орудий.
Андрей Журавский был настоящим рыцарем науки, бескорыстным воителем, который борется не за чины и звания, а за истину. На полях станции и в окружающих деревнях он испытывал до шестидесяти сортов культурных растений, применял селекцию, занимался семеноводством. Казалось, Андрей Журавский решил бросить вызов самому господу богу, доказав, что человек, влюбленный в землю, может преобразить ее. Там, где до него с грехом пополам сеяли только рожь, Журавский вырастил овес, яровую пшеницу, гречиху, лен, коноплю, брюкву, редьку, горчицу, редис, фасоль, картофель.
В 1905 году, двадцати четырех лет от роду, Журавский за свои работы был удостоен Большой медали Пржевальского, хотя по статуту полагалось вначале получить малую.
Журавский работал горячо, одухотворенно, не щадя себя. С утра до вечера — на полях, ночами — в лаборатории, за письменным столом. За короткое время из-под его пера вышли десятки статей.
Он был не только отличным селекционером, агрономом, его интересовали также вопросы истории края, социология и многое другое. Журавский не ощущал себя в Усть-Цильме сторонним наблюдателем, он старался зажечь своей верой и влюбленностью всех окружающих. Шел навстречу людям с открытым сердцем, щедро отдавая им все, чем был богат. Те, кто видел своими глазами сделанное им, не могли не верить ему. А вот петербургское начальство встречало отчеты Журавского с кривой скептической ухмылкой. Программа работ Печорской опытной станции, посланная в столицу, получила убийственную оценку комитета Департамента земледелия. Но Журавский был не из тех, кого можно остудить насмешками и отказами. Он продолжал писать, доказывать делом и фактами, что на Печоре вполне возможно культурное земледелие.
В одной из своих работ он отмечал: «…в конце XVIII столетия, когда достаточного подвоза хлеба не было, а пушнина и рыба были очень дешевы — население Печорского уезда питалось исключительно своим собственным житом… Картофель еще 15 лет тому назад ни один старообрядец Усть-цилемской волости не сеял, считал ее за «заморскую чертовщину»… С грустью прочитал я о том, что Губернский комитет потребление населением Печорского уезда больших количеств привозного хлеба объясняет «незначительностью урожаев» и «суровостью климата»».
Ученый должен быть реалистом: исследования основываются на фактах, не на фантазиях. Но плох тот ученый, которого не поднимают ввысь могучие крылья мечты, который не пытается заглянуть в будущее.
Журавский был и реалистом, и романтиком. Опираясь на известные ему факты, он видел преображенной в недалеком будущем всю Большеземельскую тундру: «…человек и труд его — вне сомнений — и Большую землю превратят из царства мхов и вечной мерзлоты в область, где, разумеется, не будут расти апельсины, каштаны и грецкие орехи, но где раскинутся, среди обширных площадей пышных лугов и полей, рощи ныне не растущих здесь деревьев; ведь и теперь в Усть-Цильме получаются 15-фунтовые кочны капусты, саженные стебли конопли и 150-пудовый урожай ячменя там, где еще 17 лет тому назад собирали голубику да морошку… Вдохнуть жизнь в «мертвую землю» — Большую землю— может только человек… А пока она остается «тундрою» для всех, за исключением немногих верующих, которых современники не могут не считать «фанатиками»…»