Сергей Николаевич редко терял самообладание, но если уж им овладевали порывы бешенства, он становился страшен. Дети запомнили, как расправился однажды отец с гувернером-немцем, осмелившимся дернуть за вихор Николая, когда тот вывел его из терпения шалостями и непослушанием. В эту-то минуту и появился наверху в дверях классной комнаты Сергей Николаевич. Он схватил несчастного гувернера за шиворот, подтащил к лестнице, приподнял на воздух и сбросил в лестничный пролет, крикнув слугам, чтобы они тотчас собрали все вещи немца и вывезли его из имения.
Будущность детей не слишком волновала Сергея Николаевича. Более всего он был занят собою, заботами о своих удовольствиях, о своем покое.
Иван Сергеевич мог сказать подобно герою своего рассказа «Гамлет Щигровского уезда», что воспитанием его «занималась матушка со всем рвением степной помещицы».
Варвара Петровна была человеком очень сложным и трудным.
Испытания, выпавшие на ее долю в детстве и юности, затаенные терзания ревности в замужестве изломали ее характер, сделали раздражительной, нетерпимой, капризной и даже жестокой. Она вся была словно соткана из противоречий. По отношению к детям Варвара Петровна бывала порою беспокойно заботливой и даже сентиментально-нежной, но это не мешало ей тиранить их, наказывать по всякому поводу, за любую мелочь. «Мне нечем помянуть моего детства, — говорил позднее Тургенев. — Ни одного светлого воспоминания. Матери я боялся, как огня. Меня наказывали за всякий пустяк — одним словом, муштровали, как рекрута. Редкий день проходил без розог; когда я отваживался спросить, за что меня наказывали, мать категорически заявляла: «Тебе об этом лучше знать, догадайся».
Если к своим детям так сурова была Варвара Петровна, то жестокость ее по отношению к крепостным не знала границ. Одно имя барыни наводило ужас на дворовых людей. Их постоянно секли розгами на конюшне, подвергали всевозможным издевательствам, ссылали в дальние деревни, отрывая от семьи, от близких.
Болезненно гордая, вспыльчивая и крутая, Варвара Петровна в гневе была неистова и безжалостна. Сознание неограниченной власти над крестьянами сделало ее деспотически требовательной и своевольной. «В своих подданных я властна и никому за них не отвечаю», «Хочу казню, хочу милую» — изречения такого рода были в ходу у Варвары Петровны.
Следуя старинному обычаю, она держала в доме многочисленную прислугу, человек до сорока.
Холостые и незамужние обедали в застольной, а семейные получали месячину — муку, крупу, масло, сало, мясо, отвесной чай.
Время от времени Варвара Петровна совершала поездки в свои орловские, тульские и курские деревни, чтобы проверить старост, навести порядки. Выезжал целый обоз: карета барыни, кибитка с доктором, кибитка с прачкой и горничной, кибитка с поваром и кухней. А. А. Фет рассказывает в своих воспоминаниях со слов Н.Н. Тургенева, дяди писателя, который одно время управлял Спасским: «При поездках в другие свои имения и в Москву она, кроме экипажей, высылала целый гардеробный фургон, часть которого была занята дворецким со столовыми принадлежностями. Изба, предназначавшаяся для ее обеденного стола или ночлега, предварительно завешивалась вся свежими простынями, расстилались ковры, раскладывался и накрывался походный стол, и сопровождавшие ее девушки обязательно должны были являться к обеду в вырезных платьях с короткими рукавами».
Почту отвозил и привозил два раза в неделю форейтор Гаврюшка. Становые, приезжавшие по делам в контору к Варваре Петровне, снимали колокольчик за версту — за полторы, чтобы не обеспокоить барыню. Только мценский исправник имел право подъезжать с колокольчиком к самому дому.
Каждодневно по утрам строгая барыня в определенный час выслушивала в «собственной господской конторе» доклады домашнего секретаря, сообщения главного приказчика и бурмистра. Иногда вызывали дворецкого, а то и управляющего. Если Варвара Петровна была недовольна и замечала какие-нибудь непорядки в имении, она изливала на подчиненных свой гнев и возмущение. Когда она входила в контору, дожидавшиеся ее там секретарь, бурмистр и главный приказчик поспешно выпрямлялись и низко кланялись ей, а она усаживалась за ореховое бюро в кресло, стоявшее на возвышении, и повелительным движением руки делала знак секретарю, чтобы он начинал доклад.