Игрушки не занимали воображение мальчика, его влекла к себе природа. Он любил бродить по огромному парку, забираться в самые отдаленные уголки его, уходить на пруд, которым оканчивался спасский сад. В пруду водилось много рыбы — караси, пескари и даже гольцы, которые уже тогда стали мало-помалу везде исчезать. Он забавлялся здесь кормлением рыб, бросал им хлебный мякиш, распаренные зерна ржи и пшеницы. В ненастные дни он скучал, жалея всегда, что не удастся побывать на пруду.
Уже лет с семи он научился ловить птиц западней, сеткой. Птицы в изобилии водились в спасском саду. В одной из комнат господского дома, окрашенной в зеленый цвет, помещался «садок» — там были канарейки, чижи, щеглы, попугаи. Сторож, прозванный за чрезмерную худобу и высокий рост Борзым, заготовлял корм и ухаживал за птицами.
Лесники и охотники Спасского, приметив интерес мальчика к охоте, рассказывали ему о жизни пернатых, о перелете птиц, о повадках и привычках бекасов, куропаток, перепелок, диких уток. В погожие дни они брали его с собой в лес и на болото, научили стрелять из ружья. Так зародилась в нем страсть к охоте, рано сблизившая его с людьми из народа к помогавшая ему воочию наблюдать крестьянскую жизнь во всей ее неприкрашенной наготе.
Но вот пришла пора расстаться со Спасским на долгое время. Тургеневы решили переселиться в Москву, чтобы подготовить детей к поступлению в учебные заведения. По приезде в Москву купили дом на Самотеке. Вскоре Сергей Николаевич заболел — доктора нашли у него каменную болезнь и посоветовали отправиться за границу, чтобы сделать там операцию. Он уехал с женой в Париж, поместив детей в пансион Вейденгаммера.
О пребывании Тургенева в пансионе почти ничего не известно. И только по рассказу «Яков Пасынков», где Тургенев описал частный пансион немца Винтеркеллера, можно представить себе хотя бы отчасти обстановку, в которой жил он эти годы.
В повести рассказывается о том, как самолюбивый, избалованный мальчик, выросший в богатом помещичьем доме и искавший сначала сближения только с маленькими аристократами, неожиданно подружился с бедняком-сиротой на которого все глядели свысока. Безобразная куртка и коротенькие панталоны, из-под которых виднелись толстые нитяные чулки, делали Якова Пасынкова похожим на казачка из дворовых или на мещанского сына. Этого было достаточно для привилегированных обитателей пансиона, чтобы обращаться с Пасынковым высокомерно и небрежно. Можно не сомневаться, что этот рассказ об отроческой восторженной дружбе барчука с плебеем, оказавшимся романтиком и поэтом в душе, имел какую-то реальную основу, был отголоском пережитого Тургеневым в пансионе Вейденгаммера.
Прошло около двух лет, и в августе 1829 года родители поместили Николая и Ивана в другой московский пансион — пансион Краузе, получивший впоследствии название Лазаревского института восточных языков. Здесь братья пробыли лишь несколько месяцев. Самым сильным из вынесенных оттуда впечатлений, оставшимся в памяти Тургенева, было первое знакомство с содержанием только что вышедшего тогда из печати романа Загоскина «Юрий Милославский».
Надзиратель пансиона решил пересказать воспитанникам на память от доски до доски весь роман. Это заняло несколько вечеров. Затаив дыхание слушали они повествование о похождениях Кирши, Алексея, разбойника Омляша…
Много лет спустя Тургенев писал С. Т. Аксакову: «Невозможно изобразить Вам то поглощающее и поглощенное внимание, с которым мы все слушали («Юрия Милославского». — Н.Б.); я однажды вскочил и бросился бить одного мальчика, который заговорил было посреди рассказа. Кирша земский ярыжка, Омляш — боярин Шалонский — все эти лица были чуть не родными всему нашему поколению — и я до сих нор помню все малейшие подробности романа».
Вскоре мальчик близко узнал и самого автора «Юрия Милославского» — он оказался коротким приятелем его отца и в тридцатых годах, когда Тургеневы жили в Москве, почти ежедневно посещал их дом.
Но в авторе «Юрия Милославского» — романа, казавшегося мальчику чудом совершенства, — он не нашел ничего необыкновенного, ничего величественного, «ничего такого, что действует на юное воображение». Напротив, он скорее казался даже комичным. Приплюснутая голова, квадратное лицо, выпученные глаза под очками, смешная манера размахивать руками, восклицать, поражаться — все производило какое-то забавное впечатление. От детского взгляда не укрылись человеческие слабости знаменитого романиста, считавшего себя без достаточных оснований необычайным силачом и покорителем женских сердец. За пристрастие к французскому языку, никак не дававшемуся Загоскину, путавшему и коверкавшему числа и роды, он получил в доме Тургеневых прозвище Мсье Лартикль.