Коротать время помогла оставленная кем-то «Геральд трибюн». Полистав страницы, Чарльз обратил внимание на заявление министра обороны США Дональда Рамсфельда о том, что «по некоторым оценкам, мы не в состоянии отследить транзакции на сумму 2,3 триллиона долларов», то есть примерно четверть бюджета Пентагона. Сенатор Натан Ирвин из Миннесоты прокомментировал признание однопартийца так: «Сущий позор». Впрочем, даже эта скандальная история отвлекла его лишь на пару минут. Закрыв газету, Чарльз отложил ее в сторону.
Мысли о самоубийстве его больше не посещали, зато вспомнилась мать с ее излюбленной темой Большого Голоса, которую она обсуждала с ним во время редких визитов в далекие уже семидесятые, когда Чарльз был еще мальчишкой и жил в Северной Каролине. «Присмотрись ко всем, и ты увидишь, что руководит людьми. Маленькие голоса — телевидение, политики, священники, деньги. Эти маленькие голоса заглушают Большой Голос, который звучит для нас всех, но — послушай меня — они ничего не значат. Они только обманывают. Понимаешь?»
Чарльз был слишком юн, чтобы что-то понимать, и слишком взросл, чтобы признать свое невежество. Визиты матери не отличались продолжительностью, так что объяснить толковее она не успевала. Да и полночь, когда она, объявившись внезапно, стучала в окно и вытаскивала его в ближайший парк, — не самое лучшее время для умственной работы.
— Я твоя мать. Мамочкой ты меня не называй. Я не допущу, чтобы тебя что-то угнетало, но и не позволю, чтобы ты угнетал меня этим словом. И Эллен меня тоже не называй — это мое рабское имя. Мое свободное имя — Эльза. Можешь так меня назвать?
— Эльза.
— Отлично.
В раннем детстве он воспринимал эти визиты как сны — сны, в которых мать-призрак являлась к нему с короткими поучениями. За год таких посещений набиралось три или четыре; когда ему было восемь, она приехала на целую неделю и, приходя по ночам, говорила почти исключительно о его освобождении. Мать объяснила, что, когда он подрастет, когда ему исполнится двенадцать или тринадцать, она заберет его с собой, потому что к тому времени он уже будет в состоянии воспринять доктрину тотальной войны. Войны с кем? С маленькими голосами. Мало что понимая, Чарльз ждал этого с нетерпением — исчезнуть с ней в ночи! Не довелось. После той тревожной и волнительной недели сны прекратились и больше не возвращались, и только много позднее он узнал, что она умерла, так и не успев привести его в стан единомышленников. Умерла в немецкой тюрьме. Покончила с собой.
Был ли то Большой Голос? Не он ли, придя из каменных стен штуттгартской тюрьмы Штамхайм, убедил ее снять тюремные штаны, привязать одной штаниной к решеткам на двери, другой обмотать шею и сидеть в ожидании смерти с решимостью уверенного в собственной правоте зелота?
Решилась бы она на такой шаг, если бы сохранила свое настоящее имя? Смогла бы поступить так, если бы осталась матерью? А он сам? Прожил бы последние семь лет или предпочел умереть, если бы удержал собственное имя?
Вот так, снова мысли о самоубийстве.
Ресторан закрылся в десять. Он еще раз проверил переднюю дверь палаццо Угримова, потом пошел на запад, то и дело упираясь в тупики, пока не добрался до портиков на скуола веккья делла Мизерикордия. Следуя указаниям Грейнджера, отыскал третью дверь и, стараясь не обращать внимания на пробудившуюся боль в животе, лег на мостовую и свесился над каналом.
Было темно, так что действовать пришлось на ощупь. Проведя ладонью по стене, он нашел камень, отличный от остальных. Тайникам было за пятьдесят, и в архитектуре послевоенной Европы они появились стараниями только что вылупившегося на свет ЦРУ. Замечательная прозорливость. Многие были раскрыты, другие пришли в негодность из-за некачественной работы, но те, что случайно сохранились, оказались как нельзя кстати. Чарльз закрыл глаза. Под нижним краем камня находился засов. Он вытащил его, и камень сам упал в руку. В открывшемся углублении пальцы нащупали увесистый предмет, завернутый в толстую водонепроницаемую пленку. Чарльз достал пакет, торопливо сорвал пленку и обнаружил заряженный «Вальтер-Р99» с запасной обоймой, все как новенькое.
Поставив на место камень-крышку, он вернулся на Барба-Фруттариол и несколько раз прошелся вокруг палаццо по темным, притихшим улочкам, посматривая на переднюю дверь и освещенную террасу. Ему даже удалось заметить Угримова, его телохранителя Николая и девушку с прямыми длинными волосами. «Племянница». Выходившие через переднюю дверь охранники неизменно возвращались — с пакетами и бутылками, а один принес даже деревянный хумидор. Где-то после полуночи заиграла музыка — к его удивлению, опера.