Позже,
Михалыч встает и, осторожно ставя ноги между людьми, подходит к шептунам в центре полюса. Присаживается и шепчет:
— Я могу это сделать.
Плотный лысый мужик в хорошей гимнастерке и хромовых сапогах, вскидывается:
— Что тебе надо?
— У меня хороший слух. Я слышал, вы обсуждали побег. Я тоже хочу уйти с вами. Вы не знаете, как выключить ток на ограде. Я могу закоротить проводку. Прожектор тоже погаснет.
— Как ты ее тронешь, если она под током?
— Долго объяснять. Хорошо бы еще одни штаны, но обойдусь и так. И еще, со мной раненый, вам надо будет вытащить его за ограду, дальше я сам. Это не так трудно, он ходячий, только быстро бежать не может.
В разговор вступает худой и прищуренный:
— Почему мы должны тебе верить? Может, ты фашистский провокатор. Может, тебе надо подставить нас под пулеметы?
— Хотели бы — уже постреляли без всяких провокаций. У них пулеметы с трех сторон. Я вам нужен, чтобы ограду обесточить, вы мне — потому, что отсюда надо бежать толпой. У одиночек нет шансов. Чем больше народа побежит, тем больше шансов у каждого выжить.
— Откуда ты такой взялся? Не по нашему рассуждаешь: «вы — мне, я — вам», шансы он считает. Можешь с оградой справиться — значит, должен, а что там тебе нужно — дело десятое. — встрял Лысый.
— Вам нужно ограду обесточить? Давайте решать — когда, и где. Нет — пойду других поищу.
Прищуренный внимательно посмотрел на Михалыча, пожевал губами и выдавил:
— Нет, ты — не красноармеец. Документы есть?
— Да, я — не красноармеец. Документов нет.
— Диверсант, б*я. Гасить его надо прямо сейчас! — шепотом истерикнул Лысый.
Михалыч ухмыльнулся:
— Конечно, я — диверсант. А с вами шел и тут сижу для смеха. Ты бы, лысый, мозги включил.
Лысый открыл рот, но вмешался здоровенный военный, в сапогах и фуражке. Он лежал не на земле, а на шинели. Повернулся на бок, оперся на локоть и спросил Прищуренного:
— Может — ваш?
— Нет. Точно нет. Он какой-то совсем чужой.
— Да. Точно. Я — чужой. Не наш, не ваш, не их. — Михалыч махнул в сторону забора. — Я — нужный. Сейчас — даже необходимый. Вам.
Здоровенный держал паузу. Лысый, и Прищуренный смотрели на него молча.
Здоровенный вздохнул и сказал:
— Не хера болтать. Время идет. Рассветет — застрянем здесь еще на сутки без воды и жратвы. Иди, рви. Если что — легкой смерти тебе не будет.
— Дайте мне полчаса, добраться до прожектора. Закорочу прямо под ним. Там же разорву несколько нижних рядов, чтобы быстрее выбираться.
— О*у*л? — Хором удивились Прищуренный и Здоровенный: — Там немецкие палатки рядом!
— Зато пулеметы — дальше. В темноте, на таком расстоянии, да после засветки прожектором — может, вообще стрелять не будут, побоятся по своим попасть. Лес — ближе. Пока эти из палаток вылезут, минута — две будут наши. А если еще ворота открыть, то можно прямо через палатки рвануть и кое-какое оружие прихватить.
Лысый:
— Я ему не верю! Бред. Через немецкий лагерь бежать — провокация.
Здоровенный:
— Верю — не верю… Что-то в этом есть. Фактор внезапности налицо. Если прожектор вырубишь, я смогу вынести ворота.
Прищуренный:
— Тыщкмбриг[2], я с вами.
Михалыч:
— Я пошел. Колю моего — не забудьте.
Прежде чем начать
Побег,
Михалыч пошептался с Колей и показал ему на Здоровенного. Согнулся, и не спеша, временами останавливаясь, побрел зигзагами, изображая бредуна и время от времени наклоняясь к сидящим. В конце концов, он оказался метрах в десяти от прожектора. Встал на четвереньки и стал пробираться между телами. По мере приближения к ограде, плотность тел резко убывала, но и до этого пленные не обращали на него внимания. Последние метры он прополз. Потом, под самой оградой, перевернулся на спину, спустил галифе, стянул штанины с ног до середины, загнул их вверх и закрепил концы ниже коленей. Брезгливо сморщился и поерзал задом по грязи, чтобы испачкать белые кальсоны, встал на колени, вытер руки о гимнастерку, расстегнул пуговицы на рукавах и на груди, натянул рукава на ладони и взялся за второй снизу ряд проволоки двумя руками. Проволока была натянута слабо, Михалыч согнул ее сдвинув руки, и стал быстро перегибать в одном и том же месте. Когда проволока переломилась, он оттянул концы в разные стороны и осторожно положил их на землю так, чтобы они не коснулись нижнего ряда. Проделав это еще с тремя рядами, он взялся руками, спрятанными в рукава гимнастерки, за подвешенный на изоляторах нижний ряд.
…И ничего с ним не случилась. Михалыч подождал секунд пять, потянул проволоку с двух сторон так, чтобы между руками получилась петля и закрутил ее. Потом изогнул петлю крючком, потянул еще, набросил крючок на верхний изолированный ряд и упал ничком. Над ним заискрило, мотор генератора взвыл и умолк. Прожектор погас, а по тому месту, где была искра, ударил пулемет с вышки. Михалыч перекатился за ограду под колючкой и покатился дальше, дальше от забора. Остановился и, лежа на животе, стал натягивать штаны. Предпоследняя очередь прошла в полуметре от его головы, а последняя — поперек спины. Михалыч дернулся, когда пуля попала ему в спину, всхлипнул и затих. Он лежал вытянувшись в струнку и прижавшись щекой к болоту. Шевелившиеся губы были не видны, он казался мертвым. Вокруг