Попробовал бы художник вынести на суд зрителя незаконченное полотно. Кому какое дело, сколько ты над нем работал. Оценивают то, что видят. Так во всем!..
— Завтра еще позвоню, — решил Серегин.
Но он хорошо знал и Петроченкова. Тот каким-то образом умудрялся входить во все комиссии. Есть такие вездесущие люди! Серегин уже сталкивался с ним неоднократно и знал, что это за человек.
Члены любой комиссии делятся на две основные группы. Одни покладисты, спокойны, с ними легко «варить кашу». Других долго приходится убеждать, объяснять им, доказывать, спорить, но в конце концов и с ними приходишь к какому-то взаимоприемлемому решению. Петя Петроченков занимал особое место. Ему невозможно было что-либо доказать. Если все говорили «черное», он говорил — «белое», и наоборот. Обычно, когда разработчики, охрипнув, ослабев, уползали в коридор, чтоб отдышаться и тем спастись от инфаркта или избежать тяжкого преступления — в состоянии аффекта не придушить Петьку, — тогда за дело принимались все члены комиссии, они доказывали и пытались объяснить ему, а когда и они падали ниц, из коридора возвращались еще слабые, но уже несколько ожившие исполнители, благоухающие корвалолом и валерьянкой. А Петя сидел как гвоздик. «Что же нам с ним делать? Что делать?» — стонали все.
Но один раз всех выручил сотрудник Петроченкова, вместе с ним приехавший из Сызрани.
— Да ничего не делать, — сказал он. — Пусть пишет «Особое мнение».
— Как?
— А вот так. Подписывается, а рядом — «Особое мнение».
И пояснил. Петя каждое утро раньше спорил с женой, которая готовила ему завтраки. Дело дошло чуть ли не до развода. Петя говорил, что яичница подгорела, а жена возражала, мол, только поставила сковороду. «Все равно подгорела». Однажды жена так разозлилась, что швырнула на стол тетрадку и закричала: « Пиши „Особое мнение“!» И Петя написал. И с той поры — лады. Так стали поступать и председатели всех комиссий, клали перед Петроченковым протокол и тихо, вежливо говорили: «Не согласны? Пишите „Особое мнение“». Петроченков после подписей всех членов, комиссии ставил свою, а рядом крупно выводил: «ОСОБОЕ МНЕНИЕ!!!»
— Один-то день там, в случае чего, обойдутся и без тебя, — сказала Надя.
— Вот именно.
Они пошли обратно к заводу. Надя была весела, возбуждена. Она была такой же, как в прежние, студенческие годы, а эти серебряные колечки, — ох эти колечки! — они так и катились, звеня. Нет, больше никто в мире так обворожительно не смеялся!..
В каком-то из заводских цехов начался обеденный перерыв, вокруг беломраморного бассейна на всех скамейках сидели женщины в темных халатах, одни вязали, другие читали, загорали на солнышке, наклеив на нос уголок оторванного от газеты листа. Многие из них были в пляжных очках, ноги далеко выставлены перед собой, Халаты задернуты выше колена. Все знали и Надю, и Шебаршина, а вот Серегин был для них человек новый, поэтому при его приближении они быстро одергивали халаты.
— У вас такого шедевра нет, — обратил Шебаршин внимание Серегина на фонтан «Слезы директора». — Хотите, подарим чертежи. Творение наших местных умельцев, дизайнеров.
— Пока директор находился полгода в загранкомандировке, построили, — пояснила Надя. — Когда вернулся и увидел, осерчал изрядно, приказал снести, но деньги на строительство потрачены.
— А по-моему, не так и плохо, — сказал Серегин. — По крайней мере, оригинально.
Действительно, ему необычный фонтан начинал чем-то нравиться. В нем, несомненно, была своя красота.
От главного корпуса в сторону кузницы по соседней асфальтированной дорожке проехал автокар, быстро сбежал под гору. И грачи на осинах, увидев его, взграяли дружно: «Кар! Кар!»
В этот день Серегин позднее обычного ушел с завода, засиделся в цехе, решив проверить весь цикл настройки каждого из отдельных блоков кардиосканера. Подсаживался к регулировщикам и, стараясь им не мешать, смотрел, что и как они делают, расспрашивал тихо, если что-то его заинтересовало. Ему отвечали охотно. И чувствовалось, что регулировщикам было приятно, что с ними беседует главный конструктор изделия, приехавший из Ленинграда, из НИИ, не прошел по цеху, задрав голову, как страус, а садится к каждому. Причем сразу же угадывается, когда человек хочет тебя в чем-то уличить и когда ему действительно интересно, как другие оценивают то, что сделано им. Они вели себя с Серегиным запросто. Было важно и то, что это Надин институтский товарищ. Приехал, ходит с Шебаршиным и с ней, не кичится.
Серегин уже давно привык к той форме замечаний, в которой они обычно высказывались. Их не излагали прямо, а спрашивали, скажем: «Почему вы не сделали вот так-то? Не попробовали вот так?» Ведь фактически вносились предложения, порой очень оригинальные и остроумные, прежде чем ответить на них, приходилось, так сказать, «поскрести в затылке». «А шут его знает почему. Не додумался».