В вечернюю пору поезда на Ленинград отправляются каждый час. Завтра в половине девятого он будет у себя в институте и увидит… ее.
Он глянул на часы. Всего лишь полпятого.
Можно позвонить ей. Она должна еще быть на работе. Олег отыскал междугородный переговорный пункт и позвонил. Он знал, что трубку может снять любой у них в комнате. Но взяла она.
— Я вас слушаю.
— Это я, — прикрыв микрофон, произнес Олег.
— А-а, здравствуйте… Ну, как вы там? Позвать начальство?
— Нет, мне начальство не нужно. Я просто так. А как ты?
— Я? Да как всегда, хорошо. — И она торопливо стала говорить, что ему все в их комнате передают привет, звонили из КБ, приходил Родион Евгеньевич Новый, персональный привет от Дашеньки, вот она здесь рядом сидит, рвется к трубке. Дать трубку? «Ну что вы говорите? Что вы придумываете?» — услышал он испуганный голос Даши.
Повесив трубку, Буркаев некоторое время, вроде бы ожидая чего-то, стоял в кабине. Он все еще слышал ее голос, несколько насмешливый, ироничный.
Потом он шел в толпе. За углом высотного здания увидел надпись над дверями: «Аэрофлот». И словно очнулся.
Ему повезло. Нашелся билет на ближайший рейс. Автобус, который вез до аэропорта, уже стоял за углом, и он успел в него вскочить. Потом летел. Потом мчался на такси. И все время радовался: будто на экзамене вытащил счастливый билет. Скоро увидит ее! Не завтра, а сегодня. Через два часа. Через час.
Олег взбежал по лестнице на пятый этаж, остановился возле двери. Позвонил. И открыла… она.
— Проходите, — сказала совершенно спокойно, будто он никуда и не уезжал, не разговаривал с ней из Москвы.
Впервые Олег увидел ее около месяца назад. Как поется в одной песне: «На свое ли счастье, на свою ль беду».
Был жаркий июньский день. В газетах сообщали, что такие дни в Ленинграде случаются раз в столетие. И до этого почти весь май держалась необычная жара. Горели пригородные леса. По радио объявили, что в них временно запрещен въезд. По всему институту пахло горелым гетинаксом. Двери и окна держали распахнутыми. Гудели многочисленные покупные и самодельные вентиляторы — из чего только не делали для них крыльчатки: из дюраля и жести, самых невероятных размеров, — но они лишь попусту месили воздух. Девочки-копировщицы ставили вентиляторы на пол, обморочно висли над ними. Их короткие юбочки раздувало, как парашюты.
В обеденный перерыв Олег вышел на улицу. Асфальт стал мягким, как пластилин, проседал под ногами. Висящий на солнечной стороне у входа в институт градусник зашкаливало.
Напротив трамвайной остановки у магазина тканей продавали квас. Бочку по спирали огибала громадная очередь, но Олег решил постоять.
Почему он обратил на нее внимание? После Олег часто думал об этом.
Она шла мимо очереди. Стройная, легкая. Несла увесистую бутыль с квасом, накинув на кисть правой руки бечевку, привязанную к горлышку бутылки. И когда отошла метров на десять от очереди, горлышко бутыли оторвалось, бутыль стукнула об асфальт и раскололась. Квас волной хлынул ей под ноги. Но она даже не глянула вниз, словно ничего не случилось.
— Девушка, девушка! — из очереди закричали и громко захохотали. А она шла, вскинув подбородок. Горлышко на бечевке даже не покачивалось, а словно плыло. И только каблуки — цок, цок!
Вернувшись с обеда, Олег узнал, что Сухонин распорядился прислать в его распоряжение нового техника.
И пришла она.
Неся в обеих руках чертежный инструмент, линейки, карандаши, зорко глянула на Олега, и ему показалось — тонкие губы ее сжались, а ноздри чуть дрогнули. Слушала молча, пока Олег объяснял, что надо делать. А он почему-то волновался…
Перевыпуск документации всегда сложное, нелюбимое инженерами-разработчиками дело. От него каждый старается увильнуть. И вовсе не потому, что приходится заниматься нудной работой, чертить квадратики, кружочки. На каждую схему надо собрать около двух десятков согласующих подписей. Это бы еще полбеды. Главное — получить визу в отделе нормоконтроля. Особенность его состояла в том, что там работали одни женщины, те, кто не ужился в других подразделениях. В этом отделе по утрам сослуживцы не здоровались между собой. Если сюда заходил кто-нибудь что-то спросить, то в ответ раздавался такой звук, будто на раскаленную плиту выплеснули ковш воды. И особенно доставалось мужчинам. Каждый из них выскакивал отсюда, словно по ошибке попав в женскую парилку, где его шарнули веником. Выскочив, недоуменно озирался по сторонам, пытаясь понять, что же произошло. Конечно, можно было пойти к единственному мужчине в отделе — его начальнику Тарасу Петровичу Чижу. Но к нему обращались редко. Тарас Петрович был человек добрый. Внешне он напоминал этакий колобок. И обладал удивительной способностью: умел ладить со своими подчиненными. На него могли кричать, топать ногами, а он сидел, как ни в чем не бывало. Смотрел на все, как на экран телевизора, предварительно выключив звук. Выжидал подходящий момент, чтобы незаметно укатиться, как и положено колобку. В отделе бушевали, а он в это время катился по лестнице, легонько подпрыгивая на ступеньках, локотком придерживая папочку, весело напевая: «Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел!»