- Можно? - спросил он, войдя.
Женщины замолчали, возбуждение на их лицах не успело улечься.
Старшая, с растрепанными волосами, спросила недружелюбно :
- Вы к кому?
- К ней,- ответил Антон, кивнув головой в сторону Клавы.- К тебе. Узнаешь?
Девушка скользнула по нему довольно равнодушным взглядом:
- Что-то не помню.
- Забыла, значит. Ты вспомни собрание, когда тебя из комсомола…
Лучше б не ворошил он прошлого.
- Что тебе нужно? - резко бросила Клава. Красивое ее лицо сразу стало злым.
- Изыди, сатана! - закричала мать.- Сгинь из нашего дома, еретик!
Крики произвели на Антона обратное действие. Он тоже повысил голос:
- Сам пришел. Незваный.- Прикрыл дверь, уселся на сундук у окна, словно бы находился в собственном доме.- «А-ла-ла-ла»,- передразнил неумолкавших хозяек.- Поорите еще немножечко. Хоть капелечку. Здорово у вас дуэт получается,- и выставил вперед ухо, будто приготовился слушать приятный концерт.
Клава не сдержалась, прыснула в кулак. Мать опешила, открыла рот.
- Давайте, давайте,- хохотнул Антон поощрительно и прислонился к стене, разглядывая убогое убранство комнаты.
Расшатанный стол без скатерти лоснился от засохшего жира - видно, его ни разу толком не убирали. Над остатками еды кружился рой мух. Незастланная кровать, пара стульев и табурет да пошарпанный чемодан - вот и все богатство хозяев.
Клаве понравился веселый этот парень. Высокий, с открытым лицом, он привлекал внимание не только внешностью, но и грубоватой, бесхитростной простотой, с которой разговаривал с ней и в депо на собрании, и на вокзале у киоска, и сейчас.
И все же Клава с нарочитой серьезностью спросила :
- Зачем ты пришел? Агитировать? Я ведь не комсомолка сейчас.
- Поговорить нужно.
Мать так и дернулась, шагнула к нему:
- Не о чем тебе толковать с нею. Мы в мирские дела не вмешиваемся. Иди с богом!
Может быть, Клава и поддержала бы, не прибегни мать к ненавистной поговорочке Иннокентия, которой тот каждый раз прикрывался.
- Он не к тебе пришел,- оборвала она поток материнских визгливых слов. И визгливый тон ее был ей неприятен.- Пойдем во двор,- позвала Антона.- Там поговорим.
- Порядок,- согласился парень, идя вслед за девушкой. А когда они вышли в палисадник, совсем дружелюбно добавил: - Як тебе неспроста. Давай-ка присядем, поговорим толком. А то уж больно мамаша твоя того…
- Что ж, говори.- Клава показала на узенькую скамейку, но сама не присела. Остался стоять и Антон.
Легко ей сказать «говори», а как начать? С чего? В цеху, да и по дороге сюда все казалось простым и ясным: придет и без обиняков скажет, что видел ее в тот вечер у Голодко, постыдит… Дальнейшее представлялось еще более легким. Клава помнит, что он поддержал ее тогда, на собрании, а коль так, то должна она по-честному рассказать обо всем, чтобы и в цех вернуться, и в комсомол. Да, так и думал, а на деле получается далеко не просто…
…В темноте угадывается силуэт девушки. Она стоит и молчит выжидательно, а Антон, хоть убей, не может найти слов для откровенного разговора. И до того ему обидно, - ведь с добром пришел, с самыми чистыми помыслами.
Так и не найдя нужных слов, парень начал с того, что пришло в голову:
- А я тебя видел…
- Где?
- Ты здорово убегала! - И сам подумал: «Не то, не то». В темноте не заметил, как девушка вздрогнула, болезненно поморщилась.
- Нигде ты меня не видел.
- Как так «не видел»? - изумился Антон.- Ты сядь, сядь.
Клава подозрительно покосилась:
- Еще что скажешь?
И тут Антона прорвало:
- Нашла компанию! Всякая нечисть к тебе в дом ходит, с контрабандистами путаешься… А еще в девятом училась, комсомолкой была…
- Тебе какое дело, с кем я путаюсь? Кто ты мне - отец, брат? Зачем пришел?
Антон приблизился к ней, положил руку на плечо:
- Ведь я по-хорошему… Мы все хотим тебе добра, глупенькая. Сама себе жизнь портишь. Брось всю эту кутерьму, мы поможем…
- Уже помогли… Спасибо,- горько промолвила девушка.- Уходи, слышишь? Пожалуйста, уходи,- и, не оглядываясь, опустив голову, пошла к дверям.
Антон не сразу ушел. В ушах все еще стоял ее голос. Должно быть, и глаза у нее сейчас были такими же, как тогда, на собрании, когда она прошептала одними губами: «Не исключайте»… Он медленно пошел со двора, ругая себя в душе за неуклюжесть, за неумение разговаривать по-человечески просто. И упрямо подумал: «Все равно не оставлю ее вот так одну. Пропадет, совсем пропадет, если бросить».