Впереди кутаются в воротники люди на остановке. Девушка, чье лицо утонуло в черных прядях пушистой ламы. Рядом прохаживается господин в тонкой дубленке, у него портфель из отличной кожи, это видно даже на расстоянии. Терракотовый плащ женщины так заметен на фоне чистого, кристального воздуха и мутного, задумчивого неба. Они стоят неподвижно, ждут троллейбуса. И все вдруг тоже застыло: ветви кустов на детской площадке по соседству, холодные перекладины пустых качелей, синяя мокрая скамейка рядом с облезлой клумбой… Все вдруг замерло на мгновение и блеснуло красотой.
Но скромный человек отогнал красоту и быстро приближался к остановке. Он спешил, чтобы успеть в учреждение вовремя. Он шел, устремив взгляд вперед, в серую муть предстоящего рабочего дня. Он нервничал, стараясь успеть, и неожиданно заметил легкое мерцание впереди. Что это? Показалось или маленький белый листик кружит, играет с ветром, борется и никак не падает на мокрый асфальт? «Какая-то шелуха, все мусорят, грязнят, попадет в глаза, будет конъюнктивит», — проворчал он про себя. Чуть ближе мерцание уже не кажется шелухой, а и вправду кружит, бьется на ветру тонкий грязный лепесток розы. И легкое это кружение, такое волнующее, много отчаяния выдает.
Он прошел еще несколько шагов и сощурился: что это за хрупкое белое перышко бьется на пути? У, да это бабочка, запоздалый мотылек с тонкими нежными крылышками, только откуда ей взяться поздней осенью у остановки троллейбуса? Он тут же припомнил, как минувшим летом, в жару, бабочки-капустницы падали в изнеможении на асфальт и дрожали белыми лепестками крыльев, увязая в черной жиже дымящегося гудрона. И шевелили тонкими стебельками усиков, борясь со слабостью и небытием. И складывали белые крылышки, измазанные нежной мягкой пудрой. Так и лежали, опавшие. Недавно одна запоздалая бабочка кружила, а потом упала на серые пыльные ступени, ведущие из подземного перехода в объятия осеннего сквозняка. Бабочки, они такие слабые, чуть что, сквозняк какой, жара, — умирают. Нет у них сил жить в городе.
Он замедлил шаг, прикованный трепетанием бабочки, что старалась удержаться в воздухе, дрожала среди зябнущих на остановке людей. Тут хрупкая, маленькая жизнь бьется, старается продлиться, борется, а он опять должен спешить в учреждение. И, не имея времени поглядеть на этот печальный эпизод пути, он прошел, столкнувшись лбом с маленьким, невесомым существом. Правда, в следующее мгновение застыдился своей грубости, обернулся, стал искать глазами хрупкого мотылька. Но его нигде не было. Люди, ничего не замечая, ждали троллейбуса, утонув в шарфы и воротники. Асфальт у них под ногами был выметен дворником — ни фантика, ни окурка. Его кольнуло: может быть, бабочка упала и на нее кто-то наступил? Он машинально преодолевал остаток улицы и был очень расстроен. Ускорил шаг и подставил лицо колкому, свежему ветерку, что только родился, вырвался из-за угла и теперь нерешительно набирает силу.
Он поднялся по ступеням учреждения, дернул ледяную ручку двери. И вдруг ясно ощутил слабое шуршание, тихий шелест в самом центре головы, в бездумной, стылой пустоте. Не сказать, чтоб это было неприятно. Непередаваемое ощущение. В пустоте, без тяжеловесных мыслей, которые он старательно отгонял всю дорогу, без переживаний, которые вызывали лишь спазмы и вой в его промерзшей насквозь голове, кто-то зашевелился, нет, уже трепетал и кружил, шурша тончайшими лепестками крыльев. Кто-то опустился отдохнуть и теперь перебирал промерзшими ниточками ножек. Стало немного щекотно и приятно, отчего скромный, неинтересный человек невольно улыбнулся. Кто-то продолжал еще дрожать, отогреваясь от холодной хватки осеннего воздуха. Такой маленький и невесомый, что и не проверить, правда ли это все, не настигла ли простуда.