Конечно, никого там уже нет. Бог знает, куда ускользнула она, может быть, села в серебряную карету, может быть, растаяла в сумерках. Беренгарий готов заплакать. Еще одно разочарование постигает его чуть позже, когда он обнаруживает, что вместо мелкой монетки к старухе в передник улетел целый риксдалер. Беренгарий уж хотел броситься к ней и потребовать вернуть неправедную добычу, но цветочницы и след простыл. Да и глупо как-то, все так глупо. Денег остается в обрез. Но ничего, скоро уже встреча с превосходным господином, любителем жовиальной словесности, да в среду будет аккуратно выплачено жалованье за уроки.
В воскресенье, встречаясь с господином и передавая ему мелко и аккуратно исписанную тетрадку, Беренгарий радуется вдвойне. Безденежье извело его ужасно, к тому же подоспел срок платить за жилье. Но даже больше, чем приятное ожидание денег, восхищает Беренгария тот взгляд, которым одарит его издатель. Возможно, ему даже поднимут гонорар. А может быть, чем черт не шутит, он издаст повесть уже под своим именем, она хороша, он и сам это знает, несмотря на всю застенчивость, свойственную писателям. «О! Недурно, недурно, — кивает господин, — да вы даром времени не теряли, юноша, ну-ка дайте полюбопытствовать, чем нас одарило бойкое перо Вальтера?» Беренгарий скромно, но с удовольствием глотает горячий кофе, пока издатель углубляется в текст. «Да вы что, любезный, с ума сошли? — вдруг слышит он. — Вы что мне тут наваляли? Мы что, по-вашему, для приходской школы книжки с картинками издаем?» Господин смотрит на него с брезгливой усталостью, словно учитель на мальчишку-бестолочь, застуканного со шпаргалкой. Беренгарий медленно заливается краской стыда. Пунцовый, неловкий и обиженный, он ставит чашку мимо блюдца, понимая, что все кончено, и не понимая, как это могло случиться, что же ему теперь делать и откуда взять денег. Он молчит, уперев взор в бурую лужицу на салфетке, и даже слова не в силах вымолвить в свою защиту. Сама его повесть представляется ему в этот миг пустейшей дрянной поделкой, а сам он бездарный графоман. Повисает тягостное молчание. Позорная сцена неожиданно разрешается актом милосердия. Беренгарию все же отдают конвертик, но требуют за это, чтобы не позднее, чем за три, много четыре дня повесть была должным образом переработана и вручена издателю. «А если у меня не получится?» — тихо спрашивает студент, в котором робость и надежда мешаются с остатками строптивой гордости. «Тогда, юноша, вернете деньги — и никаких претензий друг к другу, — скучно отзывается издатель. — Но, полагаю, у вас получится. Вы способный молодой человек, только поэтому я, так сказать, иду вам навстречу. Некоторые ваши находки хороши, откровенно хороши. Если хотите, пусть остается актрисочка — я не возражаю. И то, что вы ввели модную детальку, — тоже очень хорошо. Шаль не хуже каблучка, ей-богу. Голубой был на пике прошлым летом, сейчас-то все больше крем-шоколад… Голубой платок героини и белое платьице — это глуповато, наивно, конечно, но оставьте. Так даже лучше. Падением невинности, разумеется, никого не удивишь, но ведь и так ничто не ново под солнцем. А глупости я вам советую из головы выбросить».
Беренгарий запоминает все сказанное. Он допивает кофе, нервно теребит галстук, тысячу раз благодарит господина издателя и просит прощения за досадную свою выходку. Сейчас он вернется к себе домой и сядет за работу. Прямо сейчас, немедленно. Господин благосклонно и ободрительно улыбается юноше, подзывает человека, расплачивается за двоих и уходит, в дверях аккуратно надев круглую шляпу. Беренгарий сидит у окна и глядит на бурые и серые камни мостовой, рыжий пес-побродяжка свернулся на них зябким калачиком, наверное, скоро выпадет снег.