— Пойду я, пожалуй, — говорю мрачно, — зайду позже. Надо бы бандитов спать укладывать.
— Ты книжку-то оставь на видном месте, — невинно напомнил Тот. — Ты пятый раз ее уже читаешь, пора и честь, как говорится, знать.
— И вот всем скопом честь они познали, — отозвалась я. И двинулась к выходу, к свету, от былого сундука к реальному шкафу.
— Стой, на минуточку, — окликнул меня Тот почему-то очень серьезным тоном, — сейчас, когда ты на границе — скажи, чего ты хочешь?
Я застряла с поднятой ногой: левая, в одном носке, — в тени, правая нашаривает тапок на свету. И вспомнила сегодняшнего Олега, выбивающего пыль из стола.
— Хочу немедля выйти из потока! — воскликнула я наконец, и время сдвинулось. Вслед мне прошелестел вьющийся смешок Тота.
Самое прекрасное в посиделках в Тенях: они почти не отнимают времени. Казалось, полночи терзали друг друга штуками, а близнецам спать еще не пора, и вообще еще не поздно.
У меня было ощущение, что я только что сказала что-то важное. И будь я персонажем, с этого момента обязательно бы что-нибудь произошло. Но никаких перемен я не ощутила. Бывает так, что сразу не заметишь. Ну и ничего, у меня хватит терпения дождаться перемен и напрыгнуть на них, когда ожидание закончится. Зато мне в голову пришла идея истории про антиквара, которому в лавку поставили на комиссию коллекцию дверных замков, один из них — волшебный. Все остальное, две последних недели пробивавшееся на передний план, в связи с этим поблекло и согласилось быть фоном. Кажется, в целом меня отпустило, ну да это совершенно неважно, а вот то хорошо, что я отняла у детей ноутбук и сейчас же сяду про этого антиквара писать. Ну да, и он обязательно вычислит этот замок и врежет его себе в дверь, и все будет хорошо. Вроде бы ничего особенного, но где-то чуть повыше живота загорелся огонек, как всегда бывает, когда на меня сваливается вдохновение.
И тут на меня сверху свалилось одеяло, а потом еще что-то вроде картонной коробки. Я зарычала и забегала по коридору, пытаясь на звук хихиканья отловить хотя бы одного из этих маленьких бандитов. Вот так всегда: стоит сделать пафосное лицо и пойти бросать в какую-нибудь роковую гору какое-нибудь кольцо, как набежит толпа детей и вся серьезность к чертям.
— Ага! Мы так и поняли — что у тебя — появилось настроение — поиграть! — донеслись приглушенные одеялом восторженные голоса, и я отловила сначала одного, потом другого, затащила под одеяло и принялась щекотать, терзать и мучить.
Раз уж, говорят, людям это нравится.
Нина Хеймец
КЛАУС И ФРИДА
Эту игру она придумала еще в детстве. Участников было двое — она и тот игрок.
Правила были простыми. Когда в ее жизни должно было что-нибудь произойти, что-нибудь, что казалось ей важным, она должна была предугадать, что именно случится. Назвать все возможные варианты. Не упустить ни одного поворота событий.
Она расставляла ему ловушки. Плела сеть. Перекрывала возможные ходы.
Тот игрок должен был придумать какой-нибудь другой вариант.
Если он использовал ход, придуманный ею, это было нарушением правил.
Но такое происходило редко.
Она относилась к нему с уважением и верила, что он отвечает ей тем же. Ей не хотелось думать, что он к ней снисходителен.
Иногда она решала дать ему фору. Оставляла какой-нибудь вариант непродуманным. Не замечала какую-нибудь деталь.
Дело ведь было не в выигрыше. Вернее — не только в нем.
А потом, с течением лет, игра их изменилась. Правила остались теми же, но не было уже ни легкости, ни азарта.
Был страх. Страх охватывал ее, сковывал, заставлял смотреть в будущее. Она не могла не смотреть — так привязанный к креслу Алекс в «Механическом апельсине» вынужден был наблюдать происходящее на экране. Она играла, чтобы защититься. Поставить заслон, не допустить.
Обычно ей это удавалось.
Ей было неловко перед ним, тем игроком. Она теперь старалась не обыграть его, а обмануть. В происходящем не было его вины, она это чувствовала. Просто условия изменились.
С Клаусом во дворе был знаком каждый, а Фриду никто никогда не видел.
Дома у них тоже никто не бывал. Дверь всегда открывал Клаус, но посетителей в квартиру не пускал, выходил к ним на лестничную клетку. И к телефону тоже всегда подходил он. Или — никто не подходил.