— Я пробуду у тебя до третьего часа ночи, моя любимая. Завтра я совершу торжественное жертвоприношение в храме моего великого отца, тебе лучше не быть там — будет жарко, много людей. Я приду к тебе вечером, я спрошу, что ты делала днём и хорошо ли берегла нашего сына.
— Ты приказываешь, мой господин, я повинуюсь.
— Тебе — не приказываю, тебя — прошу, тебе — повинуюсь. Тебе не нужно быть на завтрашней церемонии, не нужно видеть ни мою семью, ни меня...
— Тебя? Тебя я должна видеть непрестанно...
Он улыбнулся, и рука его легла на мой живот, и я почувствовала тепло от его руки.
— Ты носишь солнце Кемет, Кийа. Оберегай его, пока оно не воссияло над нами.
— Я берегу...
Глаза наши встретились, и я увидела затаённое нечто, чего не было раньше. Глаза наши встретились — и я была побеждена в этом поединке.
— Скоро ты будешь со мной постоянно, Кийа. Скоро...
— Когда родится сын?
— Даже если дочь... — Молчание испуга замкнуло его уста, и я долго ждала, прежде чем он заговорил. — Видеть тебя — желание моего сердца. Ты будешь со мной повсюду — и на ложе, и в садах, и в храмах, и в Зале Приёмов. Слышишь, Кийа?
Сердце моё затрепетало от радости, от гордости. О, настал миг — я ждала его! Кийа станет царицей? Нет, выше — богиней, богиней в сердце Эхнатона станет она, хотя он и не признает других богов, кроме лучезарного Атона. Но Кийа — будет. Вопреки всей его вере, вопреки могуществу Атона — будет! Недаром Кийа втайне молится богине Хатхор и приносит ей щедрые жертвы. Богиня милостива к почитающей её Кийе, она вознаградит её любовь к фараону, отринувшему богов, она простит Кийе и за неё — его. Но Эхнатон никогда не произносит бездумных слов, чья цена подобна цене песчинки в Ливийской пустыне. Что-то он подразумевает под этим «постоянно», и Кийа должна угадать — что? Кем может войти она в Зал Приёмов? Царицей — после великой жены фараона? Глаза сузились, превратились в лезвия отточенных кинжалов.
— Господин мой, меня страшат твои слова...
— Я говорю то, что говорю, Кийа.
— Но твой брат, мой любимый? — Моя рука коснулась его плеча, от прикосновения моей руки он должен был ощутить огонь. — Но твои дочери? Но Джхутимес, но Тутанхатон?
Ни одного слова о царице не было произнесено ни им, ни мною. Будто бы уже была решена судьба Нефр-эт, будто бы её уже не существовало! Но так оно и есть, ибо любовь к ней умерла в сердце фараона. Ревнуют лишь к тем, кто отнимает частицу любви. Нефр-нефру-атон — разве фараон не желает видеть его своим соправителем?
— Кийа, мысли твои постоянно обращены к тем, кто живёт в моём сердце. Но ты глядишь на маленькие сикоморы и не замечаешь высокой пальмы. Мои братья, Джхутимес и Нефр-нефру-атон, молоды, очень молоды. Они не поднимутся выше стены, построенной мною. Даже если... — Он предупредил моё желание возразить, замкнул мои уста. — Даже если мои враги вложат в их руки оружие. Но этого не будет, Кийа! Хапи не повернёт свои воды вспять, и звёзды не появятся на небосклоне, пока золотой диск царственного Солнца не уплывёт за горизонт. Джхутимес не помышляет ни о чём, кроме военных дел, Джхутимес ждёт часа, когда я прикажу ему отправиться к Хоремхебу, Джхутимес учит маленького Тутанхатона стрелять из лука и метать копьё. Тутанхатон — ребёнок, и он далёк от трона, как времена Снофру и Джосера[62] далеки от сегодняшнего дня. Не думай о юных царевичах, думай о том, кто не имеет соперников в моём сердце...
— Кто? Кто, господин мой, о ком ты говоришь?
— О тебе. О тебе, Кийа!
Руки мои потянулись навстречу его ласковым рукам, всё осветилось радостью — глаза, улыбки, даже ладони и кончики пальцев. Вот теперь услышала Кийа то, что хотела слышать. Но дочери? И снова вспыхнула ревность, и второй огонь оказался сильнее первого.
— Твои дочери, господин мой, не примут меня, перед их ненавистью я склонюсь, их ненависть меня уничтожит. Они дети своей матери, твоей царицы...
— От утробы моей, Кийа! Мои дочери совсем ещё девочки, сердца их чисты, ненависть чужда им, даже твои слова не превратят их в львиц, ибо я знаю их...
— И то знаешь, господин, что потянулись друг к другу сердца твоей старшей дочери и царевича Нефр-нефру-атона?
Маленький, но сильный лук с туго натянутой тетивой был в руках Кийи, и выпущенная стрела полетела в цель. Лицо фараона потемнело, как темнеет лик неба перед бурей, как темнеют воды Хапи перед разливом. Он не знал этого. Не знал, не видел. Он был мужчина, всего только мужчина!
62