— Теперь на колесницу, мальчик!
Кнут в его руке щадит коней, но их бег и без того достаточно резв. Вот мелькнуло в воздухе тёмно-коричневое оперение птицы, и я подаю мальчику его лук.
— Обвяжи вожжи вокруг пояса и стреляй!
Выстрел не совсем удачен, стрела не поразила птицу, а лишь задела её. В глазах Тутанхатона растерянность и стыд, и моё лицо сурово, ибо это первый его промах за сегодняшний день.
— Теперь подстегни коней, заставь их бежать быстрее ветра!
И ветер мчится за нами, горячий, раскалённый, как дыхание Сетха. Ещё миг — и догонит. Нет, не догонит он: кнут в руке Тутанхатона делает своё дело, и кони несутся с невероятной быстротой.
Откуда в этом мальчике такая отчаянная, такая безудержная смелость во всём, что касается военных упражнений? Должно быть, кровь отца, отважного военачальника. Или кровь могучего завоевателя Джхутимеса III, покорившего все земли вплоть до Каркемиша. Клянусь священным именем Ра, он захочет быть в рядах войска Кемет, когда наденет наряд молодого мужчины. А воевать придётся, обязательно придётся! Царство Хатти уже протянуло свои когти к ханаанским владениям фараона, местные правители, ещё верные Кемет, гибнут в борьбе с хатти и хабиру, не получая помощи от давнего союзника. Весь север Ханаана таит внутри себя огонь междоусобиц, и достаточно порыва ветра, чтобы он вспыхнул ярким костром. Отчего фараон не хочет посылать туда воинов? Отчего он мирится с потерей своих обширных владений? Если даже страна Куш, всегда покорная, осмелилась огрызнуться, как прибитая собака... А дань, какую дань несут к престолу фараона покорённые племена? А иноземные послы, которые вот уже сколько раз возвращались к своим дворам без ответных даров! Бурна-Буриаш просит владыку страны Кемет прислать ему хотя бы половину обещанного золота — какое унижение! А золотые изображения, обещанные нашим отцом царю Митанни, те, что даже были показаны его послам? Вместо них Эхнатон отправил Душратте деревянные изображения, покрытые позолотой. И это тогда, когда он жаловался на служителей бога и местных правителей, прибирающих к рукам сокровища царской казны? Где же золото, которого во времена нашего отца было неисчислимо много? Неужели всё оно отправилось в сокровищницу Дома Солнца? И только Хоремхеб, великий Хоремхеб, могучий Хоремхеб, ещё стоит на страже Кемет, как царственный лев Великой пустыни. Хоремхеб, чьё имя фараон пощадил[77], Хоремхеб, которого побаивается даже царица Тэйе...
— Довольно, мальчик! Очень хорошо!
Глаза его излучают радость, глаза, горящие подобно чёрным драгоценным камням на бледном от усталости лице. Его красота ещё расцветёт и будет заставлять придворных красавиц томиться по ней. Если бы я обладал такой красотой, быть может, Кийа... Но разве фараон красив? Разве Эхнатон взял что-либо от красоты своих родителей? Кийа, моя Кийа... Теперь я не могу её видеть, она вместе с фараоном живёт в Северном дворце. Здесь она не будет жить никогда, царица-мать не допустит этого. Если только... Но и тогда у моей Кийи останется много врагов. Быть может, самый могущественный из них — Эйе, отец бога. Эйе, с лица которого редко исчезает приветливая улыбка. Он и царица-мать заодно, и, если захотят, они могут погубить Кийю. Но зачем? Разве придают какое-нибудь значение обитательницам женского дома его величества? Придают, если они разделяют со своим повелителем не только ложе, но и трон. Придают, ибо такого ещё не бывало. Была царица Хатшепсут, но лишь царица, хотя она и приказывала изображать себя в виде фараона[78]. А Кийа носит венец фараонов, Кийа зовётся младшим фараоном...
— Джхутимес, могу я спросить тебя?
— Спрашивай.
— Ты возьмёшь меня на войну и позволишь править боевой колесницей?
— Если будет война, Тутанхатон.
— Если будет?
— Если ты пожелаешь стать великим воителем, подобным Снофру и Джосеру...
Растянувшись на траве под сенью густых кедров, ведём мы неторопливый разговор мальчика и мужчины, разговор двух царевичей, рождённых царским домом великой Кемет. Здесь, в тени, прохладно и тихо, и говорить хочется не о войне, вовсе не о войне! Но Тутанхатон ещё слишком мал, его, как всякого мальчика, больше интересует война, чем непонятная любовь, которой пропитан весь воздух и которая может быть подобна и самому чудесному аромату, и дыханию ядовитых испарений. Всё впереди у царевича Тутанхатона, впереди и любовь. Только бы не такая жгучая и гибельная, как моя к Кийе.
— Джхутимес, верно ли, что в бою стрела летит почти на четверть схена[79]?
77
78