– Куда поедем на каникулы?
Они всегда меня понимали; знали, что я самолюбива, далеко не дура, и нечего пилить человека, если у него что-то не получилось.
Вся эта болтовня насчет конфликта поколений – полная чушь… Как можно делить людей на поколения? С тем же успехом можно разделить их по болезням, и что тогда? Язвенники против гипертоников, что ли? Чепуха. У нас с родителями не было никакого возрастного барьера.
И мои предки, как обычно, оказались на уровне. Вместо того чтобы мусолить мои тройки, они принялись обсуждать каникулы. Меня же два месяца предстоящей свободы совершенно не радовали, как и заманчивое предложение отца поехать в Испанию.
У отца в работе выдался перерыв – во Францию, а потом в Швейцарию ему предстояло ехать только в сентябре. В Женеве он проводил по три-четыре месяца в году. Как выдающийся специалист по международному праву, он был постоянным членом какой-то высоколобой комиссии по правам человека при ООН.
Отец расписывал красоты Испании, а я знала: все это для того, чтобы хоть немножко растормошить меня, вывести из странной угрюмости. Последнее время я ходила безразличная ко всему на свете, заторможенная, и это не могло не тревожить моих любящих предков.
Гораздо больше, чем дурацкие тройки, их беспокоило мое душевное состояние. Они искренне хотели помочь мне выбраться из кризиса – моя депрессия не укрылась от их внимательных глаз.
Они ни о чем меня не расспрашивали, зная, что в конце концов я приду к ним со своими горестями, прежде всегда так и бывало… Только прежде я им доверяла. Доверяла? Нет, скорее, верила, как в Господа Бога.
А они, такие мудрые, такие тактичные, не заметили, что мой бог рухнул с пьедестала, а с его падением распался и мой мир. Словно вышвырнули меня на зыбкую почву, по которой я не умею ходить, где каждый шаг грозит смертью…
Эти потрясающие герои моих детских снов (прошлая жизнь представлялась именно сном) оказались лживыми актеришками. Может, в прошлом, о котором мне пока ничего не известно, они и ведали вкус искренности, но с тех пор она потеряла для моих родителей всякое значение, стала пустым звуком… Я по-прежнему любила родителей, но теперь эта любовь была густо замешана на гневе.
Почему?! Почему они лишили меня веры в них, таких добрых и благородных? Что это, как не предательство?! Как могли они играть в благородство, имея за спиной такое прошлое? Обида и горечь переполняли меня.
Конечно, глупо обижаться на то, что родители оказались такими, а не иными. Все равно что предъявлять солнцу претензии, что оно не так всходит и заходит. Да и вообще, если они смогли выбраться из грязи, со дна человеческой жизни, то можно лишь гордиться такими предками… Я искала оправдания для них, но не находила. Кого угодно оправдала бы, только не их, самых близких и дорогих мне людей, богов моего семейного Олимпа…
Меня воспитывали в атмосфере терпимости, уважения к инакости других людей, в сочувствии к чужим недостаткам или ущербности. И вот результат – я стала безжалостным судией тем, кто привил мне такое миропонимание, причем не словами, а собственным повседневным примером.
Неужели все дети столь суровы и жестоки к своим родителям?
Однажды меня посетила мысль, что я никогда не замечала за родителями чего-нибудь, что не умещалось в рамках этого невероятного совершенства. Даже если в далеком прошлом они сотворили что-то дурное или неэтичное…
Но это была минутная мысль, вспыхнула и погасла. Во мне раздувался и рос Великий Инквизитор. Всем своим естеством я переживала великую обиду, которую они нанесли мне еще до моего рождения.
Как же эгоистично и легкомысленно они поступили! Прежде чем родители вызвали меня к жизни из соединения двух клеточек, они даже не подумали, что когда-нибудь на это их творение, наделенное умением переживать и страдать, свалится груз прошлого. Теперь я понимала, что должен был чувствовать прекраснейший и переполненный гордыней архангел Люцифер, изгнанный из рая. Я где-то о нем читала… не в истории ли ордена храмовников? Не помню… только знаю, что Люцифер был первородным сыном Бога, которого тот любил больше Иисуса.
Этот Бог, старый тиран, к тому же лицемер и врун, изгнал Люцифера за искренность. За то, что тот называл вещи своими именами.
Вот такие мысли кипели в моем мозгу. А что же мои демиурги?! Ничего не подозревая, они прельщали меня красотами Испании. Как всегда, говорили друг с другом нежно, тактично, проникновенно. Они все еще были влюблены друг в друга, словно юнцы, словно и не было у них взрослой дочери.
Я восторгалась своими предками, гордилась, что совместно прожитые годы, бесчисленные песчинки дней не лишили их взаимной привлекательности, что мама остается для отца Женщиной, а отец для мамы – Мужчиной.
В детстве, этаким подлетком, которому кажется, что он уже почти взрослая пичужка, я открыла для себя Шекспира. Наверное, так чувствовал себя Колумб. Мне казалось, что только я проникла в этот захватывающий новый мир, и много позже поняла, что все люди то и дело открывают новые миры, но каждый для себя. И лишь гении могут передать другим свои озарения и восторги.
Так вот, стоило мне открыть для себя Шекспира, как я тотчас выдала родителям, что не погибни Ромео и Джульетта, они были бы точь-в-точь как мои любимые предки… Сентиментальная ослица!
Теперь же, глядя на своих немолодых родителей, я вспоминала тот момент, и они казались мне ненастоящими, даже хуже – дешевой фальшивкой!
Смешным и противным чудилось теперь мне их тепло… не тепло – теплецо!
Легко и свободно выдают обкатанные частым повторением прописи. А какие они на самом деле? Я уже много недель неизвестно в который раз задавала себе этот вопрос. Наша огромная библиотека, набитая книгами от пола до потолка, где столько лет мы вечерами уютно болтали о том о сем… Мы непременно собирались там, если мама не дежурила в клинике, а у папы был перерыв в сессиях его трибунала в Париже, Гааге или Женеве.
В этой просторной комнате, заполненной книгами и солнцем или мягким светом лампы, со вкусом обставленной моей красивой матерью, они играли свой непрерывный спектакль, изображая все еще любящую пару, образцовых родителей, благородных, мудрых, культурных людей. Зрители были неизменны: влюбленная в родителей дочка, всегда восхищенные друзья, знакомые, коллеги.
Какими они были, уходя с этой сцены? Снимали свои улыбающиеся маски или нет?
«Веласкес, Эль Греко…» Они все говорили про Испанию, а до меня доносились только обрывки слов. «Прадо…» Может, этот изысканно простой образ жизни они снимают вместе с одеждой? А какими становятся? «Кордова, Севилья…» Я никогда не видела, чтобы они скандалили, кидались друг на друга. «Гойя…» Неужели просто потому, что с ними такого никогда не случалось?
Во мне рос какой-то ком. Сначала не больше мячика от пинг-понга, но с каждой новой мыслью он раздувался, как воздушный шарик, не давал дышать.
…Наверное, они тоже ссорились, но им повезло больше, чем другим, они жили не в каменных звукопроницаемых муравейниках, а в просторной вилле, у каждого была собственная роскошная комната на втором этаже.
И мне никогда не приходило в голову, что споры и даже скандалы еще ни о чем не говорят, не позорят людей. Наверное, ни разу в жизни, ни раньше, ни потом, не чувствовала я прилива такой ненависти, как тогда к ним, за то, что сбросили меня из рая в ад.
Им и невдомек, что со мной творится. В тот день я задала себе самой первый урок притворства. Как всегда, я сидела перед ними в кресле, подвернув под себя ноги, с миной хорошей дочки, завороженно слушающей про все прелести, которые сулят ей обожающие родители. Я ненавидела их улыбающиеся лица, ненавидела и мечтала причинить им боль, заставить испытать хоть малую частицу той невыносимой муки, которая уже месяц меня пожирала… Мне хотелось разрушить, растоптать их невозмутимую самоуверенность. Ах, как они заботятся о счастье своей дочурки, о ее здоровье, ни дать ни взять – образцовые скотоводы!