Тварь у порога (Сборник рассказов ужасов)

Говард Лавкрафт Август Дерлет ТВАРЬ У ПОРОГА Сборник рассказов ужасов

Х. Ф. Лавкрафт ТВАРЬ У ПОРОГА

Пер. Э. Серовой

I

Яне отрицаю того факта, что действительно всадил шесть пуль в голову своего лучшего друга, и все же намерен доказать вам, что не являюсь его убийцей. Допускаю, что люди посчитают, будто я сам лишился рассудка, причем обезумел даже больше, чем тот человек, которого я застрелил в палате психиатрической лечебницы Эркхама, и все же уверен, что со временем кое-кто из моих читателей сам взвесит каждое из моих показаний, сопоставит их с общеизвестными фактами, и задастся вопросом, могли я совершить что-то иное, нежели то, что сделал в действительности, столкнувшись с тем кошмаром — той тварью, которая добралась до порога моего дома.

Прежде, можно сказать, вплоть до той самой нелепой и дикой встречи на крыльце собственного дома, я также считал все эти рассказы, которые в конечном итоге и заставили меня действовать столь решительным образом, сплошным бредом безумца. Даже сейчас продолжаю задавать себе вопрос, не был ли я введен в заблуждение, поскольку в подобном случае и вправду оказался бы сумасшедшим маньяком. Одним словом, я ничего не знаю наверняка, хотя кругом меня ходит масса всевозможных странных слухов про Эдварда и Айзенат Дерби, и даже наша флегматичная и бесстрастная полиция оказалась полностью сбитой с толку и не может найти объяснения тому последнему кошмарному визиту. Разумеется, они предпринимали, да и до сих пор продолжают предпринимать слабые попытки создать некое подобие теории или версии, желая объяснить случившееся всего лишь дикой и мерзкой шуткой-предостережением, якобы подстроенной уволенными слугами, хотя в глубине души и сами наверняка убеждены в том, что правда лежит значительно глубже, представляет собой нечто гораздо более невероятное и ужасное.

Итак, я торжественно заявляю, что в действительности не убивал Эдварда Дерби — разве что отомстил за его жизнь и таким образом спас нашу Землю от того ужаса, развитие и распространение которого могло иметь самые чудовищные последствия для всего человечества. Теперь я знаю, что в непосредственной близости от тех мест повседневной, реальной действительности, по которым ежедневно ступают наши ноги, существуют — также обитаемые — мрачные зоны черной, непроглядной тени, и время от времени та или иная дьявольская душа прокладывает оттуда к нам свои зловещие тропы. Когда происходит нечто подобное, человек, которому это стало известно, просто обязан нанести решающий удар, не тратя времени на раздумья о возможных последствиях.

Эдварда Пикмэна Дерби я знал на протяжении практически всей его жизни. Будучи на восемь лет моложе меня, он сызмальства отличался тем не по годам развитым умом, который позволил нам с ним иметь много общего уже тогда, когда ему было всего восемь лет, а мне уже шестнадцать. Это был самый поразительный, от природы одаренный ребенок, которого мне когда-либо доводилось видеть в своей жизни. Уже в семилетием возрасте он писал свои угрюмые, мрачные, фантастические стихи, немало изумлявшие и меня, и окружавших его учителей. Допускаю, что, именно его индивидуальное образование, а также уединенный, во многом изнеженный образ жизни отчасти обусловили столь раннее умственное созревание. Будучи единственным ребенком в семье, он от рождения был весьма слаб физически, что сильно тревожило его нежно любящих родителей, ни на шаг не отпускавших от себя свое чадо. Ему никогда не разрешали выходить из дома без няни, и он практически не имел возможности беззаботно и свободно играть с другими детьми. Все это, несомненно, отразилось на личности мальчика, сформировало его весьма скрытную внутреннюю жизнь, оставив воображение единственным путем к внешней свободе.

Как бы то ни было, уже его ранние детские познания отличались поразительной, поистине фантастической широтой, а свободная и легкая манера письма неизменно пленяла меня, даже несмотря на мое превосходство в возрасте. К тому времени я обнаружил в себе склонность к искусству весьма гротескного свойства, и обнаружил в этом мальчике на редкость близкую мне душу. Помимо нашей общей любви ко всевозможным тайнам и чудесам, мы, несомненно, оба были очарованы тем древним, постепенно разрушающимся и чуточку страшноватым городом, в котором мы жили — опутанным ведьмиными проклятиями и загадочными легендами Эркхаме, чьи слепившиеся в единую массу, прогнувшиеся двускатные крыши и рассыпающиеся георгианские балюстрады веками возвышались над мутными, тихо журчащими, словно что-то нашептывающими себе водами Мискатоника.

Шло время. Через несколько лет я стал архитектором и потому оставил былую затею проиллюстрировать книгу демонических поэм Эдварда, хотя связывавшие нас отношения товарищества от этого ничуть не пострадали. Странный поэтический гений молодого Дерби еще больше раскрылся, и к восемнадцатилетнему возрасту собрание его жутковатой лирики произвело подлинную сенсацию в кругах местной интеллигенции, будучи опубликованным под названием «Азатот и другие ужасы». Он поддерживал регулярную переписку с печально известным поэтом бодлерианского направления Джастином Жоффреем, написавшим «Людей Монолита» и в диких муках встретившим в 1926 году свой смертный час в сумасшедшем доме после того, как однажды посетил зловещую и пользовавшуюся дурной славой венгерскую деревню.

В вопросах самой обыденной и практической смекалки, однако, Дерби проявлял поразительную отсталость, что явно было обусловлено его изнеженным воспитанием и затворническим образом жизни. Состояние его здоровья несколько улучшилось, однако взлелеянные сверхзаботливыми родителями привычки детской зависимости со временем отнюдь не утратили своей силы, а потому он никогда не путешествовал в одиночку, не принимал самостоятельных решений и не возлагал на себя никакой ответственности. Довольно скоро всем стало ясно, что он отнюдь не создан для борьбы на деловом или профессиональном поприще, однако состояние его семьи было столь значительным, что никакой трагедии в этом не было.

С годами повзрослев, он во многом сохранил — кстати, весьма обманчивые — черты мальчишеской внешности. Светловолосый и голубоглазый, Эдвард имел свежее, миловидное лицо ребенка, а его усы, которые он упорно пытался отрастить, можно было заметить лишь при самом пристальном рассмотрении. У него был мягкий и легкий голос, а лишенная испытаний жизнь придала его облику некое сходство с юным херувимчиком, избавив даже от малейшего намека на грузность преждевременной зрелости. Он был довольно высокого роста, что в сочетании с приятной внешностью вполне могло бы сделать из него галантного кавалера, если бы тому не препятствовала застенчивость, во многом обусловившая его склонность к уединению и книгам. Каждое лето родители Дерби вывозили его за границу, и он с завидной легкостью воспринимал различные внешние стороны европейского мышления и жизни в целом. Его выраженный в духе Эдгара По талант все больше тяготел к декадансу, тогда как другие художественные склонности и устремления оставались в полуразвитом состоянии. В те дни мы подолгу с ним беседовали на самые различные темы.

Что до меня самого, то, окончив Гарвард, а затем продолжив уже практическое обучение в бостонском архитектурном бюро, я женился и под конец вернулся в родной Эркхам, чтобы заняться любимым делом, и поселился в фамильном доме на Солтонстэлл-стрит, поскольку отец мой к тому времени по состоянию здоровья перебрался во Флориду. Эдвард чуть ли не каждый вечер наносил мне визиты, так что со временем я стал относиться к нему как к одному из обитателей дома. У него была своя собственная манера звонить или стучать в дверь, что стало своего рода только ему присущим кодовым сигналом, а потому вскоре после ужина я частенько прислушивался, не прозвучат ли привычные три отрывистых звонка или удара, сопровождаемые — после паузы — еще двумя. Я также, хотя и значительно реже, посещал его дом, где каждый раз не без некоторой зависти замечал появление в его непрерывно разраставшейся библиотеке все новых увесистых фолиантов.

Учился Дерби у себя в Эркхаме — в Мискатонском университете, — поскольку родители даже на время учебы не хотели отпускать сына от себя. Поступив в него в шестнадцатилетнем возрасте, он уже через три года завершил обучение по курсу английской и французской литературы, получив отличные оценки по всем предметам, за исключением разве что математики и естественных наук. С другими студентами он практически не общался, хотя и не без зависти поглядывал на их «смелые» или «богемные» наряды, пытаясь даже копировать их поверхностно «острый» язык, бессмысленную ироничную позу и весьма сомнительную манеру поведения.