Как было советскому поэту бросить вызов советскому строю?
Предстояла неизбежная борьба с самим собой. Или гибель.
И гибель.
Выбора не было. Твардовский взялся за невозможное.
Его последняя поэма «По праву памяти» не увидела свет не только в советской печати (а ведь его всегда печатала многомиллионная «Правда» и не менее авторитетные «Известия»), но даже в «родном и живом» «Новом мире». Поэма вышла за рубежом – смертельная рана для советского поэта.
Твардовского призвали к ответу.
– Нужно выразить отношение.
– Так это же получается как с Солженицыным. А я, хоть и считал и считаю, что исключение Солженицына грубейшая ошибка, я не Солженицын.
– Вот именно!
Богатырь опустил меч.
«Не через призму своей автобиографии (хотя от автобиографичности не уйти и нет нужды мне уходить) отразилось историческое время в моей поэме. Оно отразилось в полном согласии с решениями партийных съездов и документов, определяющих линию партии в этом вопросе, вплоть до последнего из них – статьи в „Правде“ „К 90-летию И. В. Сталина“».
И щит.
Последовала отставка с поста главного редактора. Вскоре болезнь накрыла Твардовского. Декабрьским утром 1971 года богатырь уснул вечным сном. В Стране Советов начиналась зима.
Личность
Облик
Орест Георгиевич Верейский (1915–1993), художник, иллюстратор произведений А. Т. Твардовского («Василий Тёркин», «Дом у дороги», «За далью – даль» и др.), фронтовой товарищ и многолетний друг поэта:
«Кто-то очень точно сказал о его внешности: „Помесь красной девицы с добрым молодцем“». [2; 179]
Михаил Васильевич Исаковский (1900–1973), поэт, многолетний друг А. Т. Твардовского:
«Это был стройный юноша с очень голубыми глазами и светло-русыми волосами». [2; 55]
Федор Георгиевич Каманин (1897–1979), детский писатель, товарищ юности А. Т. Твардовского:
«Сначала мне показалось – парень как парень, блондин приятной внешности и крепкий костью. Вот только на лице у него была какая-то задиристость». [2; 82]
Адриан Владимирович Македонов (1909–1994), геолог, писатель, друг А. Т. Твардовского с юношеских дней:
[1928] «Высокий, стройный сельский юноша, „загорьевский парень“, красивый красотой некоторых деревенских гармонистов и вместе с тем еще чем-то б́о́льшим и необычным. Ясно-голубоглазый, с открытым лицом, часто освещавшимся такой же ясной, доверчивой, даже простодушной и вместе с тем одухотворенной улыбкой. Да, именно светилась и в улыбке, и во всем обличье, и в разговоре природная одухотворенность, народная интеллигентность. И ясные глаза смотрели иной раз с глубинной пристальностью, проницательностью, для восемнадцатилетнего парня совсем необычной; подчас чувствовалась в них и некоторая настороженность, испытующая, критическая наблюдательность деревенского человека, которому все внове в непривычной городской среде и все интересно, но который ко всему относится с полной самостоятельностью, независимостью, свободой. И который был исполнен напряженным трудом души». [2; 103]
Иван Трифонович Твардовский (1914–2003), брат А. Т. Твардовского, мемуарист:
«Он предстал передо мной совсем не похожим на того загорьевского юношу, каким был год-два назад. Вид его ничем не напоминал, что он „сельский“, и я опять подивился его способности выглядеть горожанином не только по одежде, но и по манере держать себя». [2; 32]
Дмитрий Павлович Дворецкий (1908–1998), поэт, писатель, журналист:
[1932] «Склонившись над столом и сцепив свои сильные пальцы, он смотрел на меня исподлобья. Глаза круглые, светлые, немигающие. А на высоком лбу гармошка из мелких морщин. Смотрел неотрывно, словно проводил гипнотический сеанс». [2; 65]