Драматург вывалился из окна, при этом полы халата распахнулись до некоторого бесстыдства. Классик заерзал и завис над крыльцом на уровне второго этажа. Одергивал халат, мостился в кресле, приводил в порядок лицо, несколько растрепавшееся во время событий. Теперь ему надо было лететь дальше.
Потом ракетой и ногами вперед вылетел юбилейный, бронзовый Гоголь. Тот, гранитный, который в каменном кресле сидит возле дома, где в камине сжег рукопись второго тома "Мертвых душ", не полетел, отправил ревизором бронзового двойника: "Я, - говорит, - здесь посижу: камин пропал уже после войны. Кто-то снял с него облицовку и перевез к себе на дачу. Мода такая была - все по дачам разносить. Не везет мне - сокрушался классик - после смерти все время грабят. Я лучше посижу на своем месте и покараулю, а вы, ребята, наводите справедливость". Отлитый при советской власти памятник Гоголю, вместо "мрачного, не соответствующего социалистической действительности", конечно, ориентировался в сегодняшнем дне лучше. Жжжикнул! Только в складках бронзовой крылатки ветер засвистел. Этого провожать было не надо: недаром стоит на бульваре возле Генштаба, научился ориентироваться на местности.
Самостоятельно ускакал из института и бывший писательский генсек Александр Фадеев. На том же бронзовом коне, который пасся возле памятника. "Дорогу найду, - сказал бывший генсек. - Я еще хотел заскочить на минутку в свою бывшую квартиру возле Триумфальной площади. Мы там с моей женой Ангелиной Степановой, народной артисткой, проживали. До моего места в сквере возле здания РГГУ там раньше существовала академия Общественных наук при ЦК КПСС, рассадник свободомыслия. По подземному переходу - рукой подать. Я знаю, что Ангелина Осиповна тоже умерла, но все же память о минувшей совместной жизни, дети были, фотографии остались. Хоть понюхаю, чем там воздух пахнет. А чего вы, потомки, - обратился генсек уже непосредственно ко мне, - улицу Горького в Тверскую переименовали? Писатели обижаются. - На челе мертвого писательского лидера обозначились скорбные думы.
- Это точно, - со вздохом подтвердил Горький. Тоже вылетел через окно - провожать гостей. В зале он был для устрашения государственной комиссии сразу в двух ипостасях. Одна ипостась в виде буревестника с портрета Корина пожаловала с заочного отделения, а вторая в виде металлического бюста, стоящего при входе в институт. Причем бюст так и выступал в виде обрубка тела, не маскируясь под живого человека. - Это даже неприлично переименовывать улицы, - сказали обе ипостаси дружно на манер Добчинского и Бобчинского, - сначала клялись в любви, издавали сочинения, говорили о социалистическом реализме, который сами же и придумали, сочинения в школе писали, а теперь...
- Предатели. Они даже Литературный институт моим именем пытались назвать, и - не назвали, - снизу, от земли раздался голос. Бронзовые классики, вившиеся на уровне открытого окна второго этажа, наподобие пчелиного роя, посмотрели свысока вниз: Платонов, бедолага! Ему-то есть чем быть недовольным. Мировой классик, так способствовавший своими сочинениями утвердиться новой власти! В начале перестройки, когда срочно издавались его романы "Чевенгур" и "Котлован", в которых находили критику социализма, Платонов рассчитывал хотя бы на музей. Музея нет, читатели убывают, что за порядок!
- Ты чем недоволен, товарищ? - начальственно крикнул, как отвечающий за советский период литературы, Фадеев.
- Да доволен, доволен я, - задрал вверх подбородок Платонов. - Диссертации обо мне сейчас пишут. - В голосе постоянного жителя институтского двора, обращенном к литературному генсеку, чувствовалась некоторая дерзость. По Фадееву, по его сочинениям никто никаких диссертаций уже давно не писал.
- Попишут, попишут и перестанут, - подбодрил товарища Фадеев. - Ордерок-то тебе на жительство в этом доме кто выдал? Вот, то-то, Союз писателей. Союза бы и держался, а не колебался вместе с ренегатами. У нас с тобой при любых режимах место в энциклопедии обеспечено.
К этому моменту Колумб Замоскворечья наконец-то справился с плохо управляемым креслом. Халат был запахнут, взгляд канонически устремлен вдаль навстречу новому зрителю. Из-под кресла шел парок, схожий с тем, что обычно сочится из-под космической ракеты. Но классик что-то нервничал. Долгие проводы - лишние слезы, надо было брать инициативу в собственные руки.
- Что, Александр Николаевич, прощаемся? Спасибо за поддержку. Я понимаю, что вам надо торопиться, время к шести часам, сейчас пойдет в Малый театр зритель, а вас на месте не окажется. - Вот так я громко сказала, краем глаза, тем не менее, наблюдая, как другие бронзовые статуи исчезали на бреющим полете за домами. Сейчас и я буду свободной и помчусь, будто устанавливая рекорд скорости.
- Ой, милочка, - обратился ко мне старейший русский драматург, - вы бы проводили меня до театра, я боюсь, что дорогу не найду, да и кресло мое немножко расшаталось. Я Москву другой знал, мне бы сейчас рысачка какого-нибудь, а тут ездят эти таратайки на четырех колесах, воняют какой-то гадостью. Я к такому транспорту и приблизиться боюсь. - Классик немножко брюзжал. - Фонтан на Театральной площади снесли, вместо него поставили бородатого мужика из камня, какого-то немца, а возле Большого театра целый день шум и гам, железом стучат. Воруют, небось, поэтому такой большой ремонт затеяли. При царе воровали, при Временном правительстве. Сталин от воровства отучал, а умер - опять начали воровать. Говорят, и министры сейчас воруют?
Предложение знаменитого драматурга проводить его до Малого театра было очень некстати и даже опасно. Мне надо было беречь полетные силы, а тут непредвиденный маршрут. На сколько часов еще отпущено лётной возможности? Хватит ли, чтобы долететь до клуба, где мы сегодня с Саней даем спектакль?
Часто, именно в день защиты диплома, выпускники Лита утрачивают волшебную возможность летать. Не все оказываются, даже подававшие надежду, подлинными поэтами и писателями. Сколько девушек, когда-то якобы желавших стать переводчицами художественной литературы с английского, французского или испанского языков, становились переводчицами в зарубежных фирмах или оказываются замужем за иностранцами, потому что втайне хотели именно этого. А может быть, Литературный институт готовит именно переводчиц для зарубежных фирм и жен для богатых иностранных мужей? Сколько "выдающихся" по институтским меркам поэтов оказывается редакторами на телевидении или помощниками депутатов Госдумы, оттого что знали: там платят больше. Как-то очень быстро голуби и голубки превращаются в сонных сов и домашних кочетов. Эти-то сразу лишаются дара полетов.
Но делать было нечего, пришлось лететь парой и, главное, не торопясь, учитывая престарелый возраст и наличие кресла, с которым драматург никак не хотел расстаться. Как я волновалась, не покинет ли меня мое воздушное умение! Словно летчик Чкалов во время рекордного перелета через полюс: хватит бензина или нет?
С большим интересом драматург рассматривал проносящийся внизу совсем новый для него город. Вот что значит опытный наблюдатель! Он заметил все: и электрические огни, заливавшие улицы - летели мы по прямой, наискосок, как бы от памятника Герцена к месту, где стоит памятник Островскому - и очень расширившуюся Тверскую, и памятник Юрию Долгорукому, который поставили после войны, напротив него дом генерал-губернатора. Сейчас дом превратился в мэрию. Тут классик опять запыхтел:
- Зачем эти новые слова, мэр, мэр! Третьяков был городским головой, а с городом управлялся. Никаких транспортных пробок у него не случалось, москвичам галерею подарил. - Дальше классик, обнаружив, что дом генерал-губернатора приподнят на два этажа, спросил: куда дели прежний советский герб, который он видел во время прежних вылетов. Кажется, его Виктор Розов на свою премьеру приглашал. Я хотела, было, спросить, как он там, в своем бессмертии, Виктор Сергеевич, но постеснялась. Во время полета старый драматург был также очень говорлив. Видимо, наскучался в своем бронзовом молчании. Сокрушался по поводу реставрации Большого театра: "Ой, какое воровство! Какой откат!" - "А вы откуда, дедушка, - сфамильярничала тут я, - знаете это новое русское слово?" - "Да пока на холодном кресле сидишь, столько услышишь. Я ведь на бойком месте сижу. То в театр входит какой-нибудь бандюк с подружкой и слышишь, как он ей талдычит: откат, откат. То идет министр с женой в соболях или с женой, которую специально для маскировки в затрапезу одели, и тоже слышишь: откат, откат. Это ведь было всегда, только вы сейчас слово такое нейтральное придумали. А у нас с лексикой было определеннее - 'взятка'". Действительно, подумала я, этому глазастому деду с его парадного места напротив Большого театра очень все хорошо видно, а при жизни драматург был, как уже сказано, человеком наблюдательным и кое-что соображал в экономике, недаром и "Банкрот" написал, и "Бешеные деньги", и в "Женитьбе Белугина" экономические вопросы ставились довольно резко. Если бы он ожил, подумала я, и пошел бы, наверное, к Степашину на прием, рассказал, многое бы для бюджета стало более определенным.