Неожиданным оказалось только то обстоятельство, что отсутствовали все четыре папки с документами на синдикаты Фраэрли.
Мы обыскали стол Эдди. Личных вещей оказалось немного: бритва на батарейках, таблетки от несварения желудка, расческа и шестнадцать пачек спичек, все с эмблемами игорных заведений. Помимо этого, на столе и в ящиках лежала писчая бумага, ручки, карманный калькулятор и перекидной календарь. В календаре были обозначены только скачки, которые он должен был посещать, никаких других встреч в нем записано не было.
Я взглянул на часы. Семь сорок-пять. Чико кивнул и начал расставлять папки по местам. Досадно. Никаких результатов.
Перед самым уходом я быстро заглянул в шкаф с документами, помеченный «Личные дела», где лежали тонкие папки с анкетными данными всех служащих и пенсионеров Жокей-клуба. Я искал папку Мейсона, но кто-то забрал и ее.
— Идешь? — позвал меня Чико.
Я с сожалением кивнул. Мы оставили кабинет Эдди в том же виде, в каком его нашли, и вернулись на лестничную клетку. Ни шороха, ни звука. Пробраться в штаб-квартиру британских скачек не составило особого труда, но взломщики ушли с пустыми руками.
Глава четырнадцатая
В пятницу днем, придавленный грузом неудач, я поехал в Ньюмаркет и машину не гнал.
День выдался жаркий. По прогнозам, температура должна была нарастать, как это нередко случается в мае, обещая замечательное лето, которое, впрочем, почти никогда не наступает. Я снял пиджак и опустил стекло, приняв решение отправиться на Гавайи и залечь на пляж лет на тысячу.
Когда я приехал, Мартин Инглэнд стоял во дворе конюшни, без пиджака, как и я, вытирая платком пот со лба.
— Сид! — с искренней радостью воскликнул он. — Отлично, я иду на вечерний обход, ты как раз вовремя.
Мы обошли денники, соблюдая обычный ритуал: тренер заглядывает к каждой лошади и проверяет ее состояние, а гость выражает свое восхищение, делает комплименты и обходит молчанием недостатки.
Лошади у Мартина были в основном крепкие середнячки, как и он сам, как и большинство тренеров. Именно на них держались скачки, именно они обеспечивали доход жокеям.
— Давненько ты для меня не скакал, Сид, — произнес он, уловив ход моих мыслей.
— Десять лет, а то и больше.
— Какой твой нынешний вес?
— Примерно десять стоунов, без одежды. — Сейчас я весил даже меньше, чем когда прекратил выступать.
— Смотри-ка, ты в хорошей форме?
— Да в общем, как обычно.
Он кивнул и мы пересекли двор от денников кобыл к жеребцам. На мой взгляд, среди них было немало хороших двухлеток, и он с удовольствием выслушивал мои похвалы.
— Это Флотилла, — сообщил он у очередного денника. — Трехлетка. В ближайшую среду он заявлен в скачке на приз Данте, и если все пройдет нормально, то поедет на Дерби.
— Он хорошо выглядит, — отметил я.
Мартин угостил свою надежду на славную победу морковкой. На его немолодом доброжелательном лице отразилась гордость, не за себя, а за великолепного скакуна, его лоснящийся круп, спокойный взгляд и мускулы, ждущие своего часа. Я погладил блестящую шею, похлопал по гнедому плечу и провел рукой по стройным крепким ногам.
— Он в отличной форме, — проговорил я. — Должен оправдать твои надежды.
Мартин кивнул, но помимо гордости на его лице виднелась вполне объяснимая тревога. Мы прошли до конца ряда денников, с чувством удовлетворения похлопывая шеи и обсуждая лошадей. Может быть, это как раз то, что мне нужно, подумал я: четыре десятка лошадей, работы по горло, рутина. Планирование, административная работа, отчетность. Радость при победе взращенного тобой скакуна, огорчение при поражении. Затягивающий, захватывающий труд на воздухе. Бизнесмен в седле.
Я подумал о том, чем мы с Чико занимались в последние месяцы. Ловили преступников, крупных и мелких. Копались в грязном белье индустрии скачек. Нередко получали на орехи. Хитрили, стараясь обойти опасность, и пересекали дорогу людям с двустволками.