Уходя из нашего дома, они прихватили всё, что показалось им ценным: тёплые сапоги, валенки, тулуп-армяк, не погнушались и грязным одеялом. А оставили свои «произведения» — видимо, ночью им было боязно выходить в туалет.
Через несколько часов немцы заставили всех жителей Заволжья покинуть дома. Так мы стали беженцами в своём городе. Для ознакомления с новой обстановкой за фабрикой «Вагжановкой» я решил пройтись по ближним улицам. На одной из них я увидел конвоируемую группу человек в 30—40 пленных красноармейцев. Выросший в условиях большевистско-ворошиловских заклинаний, я не мог себе представить красноармейцев в плену. Но действительность оказалась иной. Это были изрядно потрёпанные и предельно измученные люди. Они едва передвигались, и немцы не торопили их. Один из пленных остановился и спросил меня, что это за город? Я удивился и выпалил, что, мол, Калинин.
Со стороны Заволжья часто доносилась стрельба. Тогда мы и поняли, что немцы не хотели, чтобы вблизи передовой болтались жители, а передовая проходила почти по улице Шмидта.
Однажды в тихое и солнечное морозное утро я вышел к колодцу за водой. В переулке увидел четверых людей, задравших головы к небу, где высоко летел самолёт. Но почему-то они смотрели не в ту сторону. «Вот чудаки, — подумал я, — неужели они не слышат, с какой стороны доносится звук, и ищут его в другой стороне?» Лишь подойдя ближе, я понял, что они не могли слышать и видеть: они были повешены на перекладине между уличным столбом и подпоркой к нему. Это были четверо мужчин средних лет, надписи на фанерках гласили: «Такая участь ждёт всех грабителей, поджигателей, саботажников и партизан». Рядом судачили местные жители.
Военная обстановка возле города стабилизировалась. Немцы занимали правый берег Волги, на левом были наши. Только в черте города немцы были также на левом берегу в Заволжье и немного в ближнем Затверечье. Наши не оставляли попыток захватить город с севера. Однажды им удалось овладеть даже железнодорожным мостом через Волгу, но они были отброшены. Пытались и немцы продвигаться на север, добрались даже до Медного, но тоже потерпели крах. Потому по пальцам рук можно было пересчитать те дни и ночи, когда в городе или за ним не было пожаров. А в основном — стрельба, взрывы и пожары. Радикально изменилась воздушная обстановка — наша авиация делала всё, что хотела, однако не смогла разбомбить в городе ни одного моста. Зато здорово досталось Путевому дворцу.
Судьба фронтовой ржевской деревни
Николай Павлович Пушкин родился в 1928 году в деревне Голышкино под самым Ржевом в семье Павла Ивановича и Евдокии Дмитриевны Пушкиных. Он был самым младшим из трёх сыновей. Старший Василий, 1920 года рождения, к началу войны уже служил в авиации, средний Константин (с 1922 года) служил в учебных войсках. (Кстати, Константин Павлович Пушкин, бывший директор средней школы в пос. Васильевский Мох, недавно отметил своё 80-летие). Со дня взятия немцами Голышкина Николай Павлович с отцом и матерью жили в оккупации, в октябре 1942 года в связи с наступающими новыми боями их эвакуировали в Старицу. Сейчас Николай Павлович живёт в Твери. Память у него ясная, он словоохотлив и прекрасно помнит военное детство...
Немцы появились в деревне Голышкино 14 октября 1941 года. Первый немецкий отряд заявился на мотоциклах, солдаты были в прорезиненных грязно-зелёного цвета плащах, в касках, с автоматами на шее и с большими бляхами на груди.
«Мы, мальчишки, высыпали на улицы и, несмотря на некоторый страх, во все глаза глядели на немцев, — вспоминает Николай Павлович. — Меньшая часть мотоциклистов проследовала дальше, на Першино, а большая затормозила у нас. И началась охота на всю живность: кур, овец, поросят, били их из пистолетов и автоматов, резали ножами, бесцеремонно входя в каждый двор, — чувствовали себя хозяевами. И хотя каждый немец выглядел сытым и откормленным битюгом, от дармовой добычи никто из них не отказывался. Когда появились ещё автомашины с полевыми кухнями, немцы в огородах около домов развели костры и добытую живность стали варить. Спрятать деревенским жителям удалось немного, свою картошку закопали в землю, а скотину ведь не спрячешь. Мой отец воевал в первую мировую, знал повадки немцев и поэтому ещё летом всех предупреждал, чтобы прятали все продукты. Вскоре назначили старосту, им выпало быть Илье Лебедеву, тоже воевавшему в первую мировую и бывшему у них в плену. Думаю, что у немцев были какие-то списки бывших военнопленных, так как они почему-то сразу ему приказали быть старостой, а не кому-нибудь другому. Это был смелый человек, жителям всегда подсказывал, как вести себя, когда намечается обыск, он не выдал ни одного сочувствующего Советской власти. Я до сих пор тепло о нём вспоминаю. Всё-таки Лебедев сумел отказаться от этой должности. Назначили другого, фамилию не помню, тот стал проводить пронемецкую политику. Когда пришли наши, арестовали обоих, об их судьбе ничего не знаю.