Андрей Бычков
Твое лекарство
– Есть некое существо в тебе, которое должно погибнуть, – сказал Джайвз. – Ибо токи смерти необходимы, как и токи жизни.
Он положил трубку.
Тогда, при знакомстве у ларька, Джайвз сказал, что он тоже русский, как и я. Почему-то я подумал, что, быть может, его фамилия объяснялась той непонятной тягой ко всему иностранному, присущей нашему народу, посредством которой он подчас и организует свою самобытность, оставаясь русским и на востоке, и на севере, и на западе, и на юге.
Признаться, меня давно мучили все эти тайные вопросы жизни души, что для делового человека, наверное, покажется достаточно смешно и нелепо. Запутываясь, однако, все более и более и в своей судьбе, я стал раздумывать об этом все чаще. Время заставило меня рисковать. Оставив скромную, непритязательную профессию инженера, связанную больше со службой в исконном российском смысле этого слова, чем с делом в хоть какое бы то ни было благо, я двинулся в коммерцию, пытаясь обрести себя в роли посредника, брокера, в биржевых операциях по продаже самосвалов, компьютеров, ваты, видеосистем и всякой другой всячины, которая то всплывает из подполья, то приходит из какого-нибудь там Гамбурга в пломбированном вагоне, а то с невинной улыбкой достается в целости и сохранности с государственного склада. Но за несколько лет мне удалось заключить всего две крупные сделки, несмотря на то, что я почти непрерывно кому-то и куда-то звонил, с кем-то договаривался, судорожно подбирая начала к концам, сводя заказчиков с продавцами и иногда выплачивая неустойки, если кто-то надувал и не являлся на сделку. Я пытался составить эти нехитрые комбинации с небольшой, хотя бы в десятую процента, выгодой, чтобы отремонтировать старую машину, поправить дачу, собрать дочке на институт да и купить, наконец, хоть те десять – двадцать дисков групп «Пинк Флойд», «Лэд Зеппелин» и «Битлз», что и составляет спасительную иллюзию жизни для такого, как я, семидесятника. Но жестокое время распорядилось иначе. Выиграв деньги на бирже, я проиграл их, вложив в акции небольшого завода по производству подсолнечного масла. Судьбе было угодно, чтобы дело это лопнуло, директор попал в Бутырку, где его бьют и поныне в переполненной вдвое камере, а я развелся с женой, которая предпочла более удачливого коммерсанта. Тогда-то, быть может, оставшись один на один с алюминиевой миской и ложкой, я и стал задумываться о своей нерадивой жизни, теперь уже в воспоминаниях, пытаясь придать ей хоть какой-то смысл.
С Джайвзом я познакомился у пивного ларька. Смешная табличка «Ждите отстоя пены», бугристые красноватые руки в окошке, черный шланг, из которого наливал пивной невидимый киоскер, и, наконец, кашлянувший как-то застенчиво за моей спиной маленький, изящный, с совсем не идущей к его миловидному лицу черной бородкой юноша в зелено-желтом, осенне-весеннем каком-то шарфе, с эмалированным облупленным бидоном, позвякивающим, словно золотое кольцо в медном тазе. Меня заинтересовала тогда странная фраза, которую он произнес неслышно почти, скорее всего, для себя. Реагируя на яростный спор о русском, разгоревшийся в очереди, он сказал, что русскую душу вылечит тот, кто знаком и с Фрейдом, и с Патанджали. Я попытался разговориться с ним, но он как-то смутился, взглянув на меня, и только представился, сказав, что сильно простужен и не может разговаривать. Впрочем, он оставил мне свою визитную карточку с телефоном и попросил позвонить, если у меня будет еще охота поболтать на эту тему.
Как это ни странно, но, обнаружив через несколько дней его визитку в своей записной книжке, я все же позвонил, и с тех пор мы часто перезванивались. Я откровенно рассказывал ему о своей неудачливой жизни, а он обычно молчал и усмехался, и лишь потом начинал свои странные увещевания. Иногда он звонил мне в три часа ночи, и тогда мне начинало казаться, что, быть может, он и есть олицетворение того страшного сна, которому он все пытался меня обучить, живительному сну смерти, как он выражался. Оптимист по своей натуре, я часто с ним спорил, сопротивляясь его словам. Он все же оказался «фрейдистом», несмотря на свою фразу у ларька. А мне по душе была другая восточная философия, которой я за те несколько месяцев, что прошли после моего финансового и семейного краха, настраивал себе душу, размышляя о счастье, силе орла, солнце, полярной звезде и ошибках интеллекта. Я ставил восковую свечу в алюминиевую миску и долго смотрел на нее, словно вдыхая в себя целительный пламень и пытаясь остаться в той невидимой точке в своем теле, что древние индусы изображают в виде желтого солнца с вписанным знаком голубой звезды и с короной из двенадцати алых лепестков по кругу.