Чонина хотелось трогать. Хотелось трогать так сильно, что у Сэхуна всё зудело и чесалось. Он держался только потому, что понимал: это всё из-за него, только из-за него. Чонин думал о нём, и потому мучился сейчас и терпел. Но трогать Чонина хотелось всё равно. Как будто руки Сэхуна специально придумали для того, чтобы прикасаться к Чонину. И Чонина придумали, чтобы он прикасался к Сэхуну.
Раньше Сэхун видел пресловутые узлы на картинках в учебниках, и они пугали. В Чонине его ничто не пугало. В Чонине для него идеальным было всё. От прижавшихся к его шее губ до кончиков ногтей на пальцах ног.
Дождь не закончился даже тогда, когда Чонина отпустило. Они выбрались из воды, приткнулись в углу, где было посуше, и приникли друг к другу, чтобы сохранить тепло. Чонин походил на грелку, но обнимал Сэхуна крепко, запретив ёрзать. “Жар” никуда не делся, но без провокаций Чонин хотя бы держался. Всего лишь смущал Сэхуна горячей твёрдостью, прижатой к животу, и тяжёлым дыханием, но держался.
Сэхун жадно тянул носом смесь из запахов кедра и сандала, тихо лежал, обнимал Чонина и слушал шум дождя.
— Ты сказал…
— Как ты познакомился с ним? — торопливо спросил Сэхун, нутром почуяв, о чём хотел узнать Чонин.
— С кем?
— С твоим… омегой. Который был на фото.
— Он был учителем танцев. В колледже, где я учился.
— Как ты?
— Почти. У нас можно было выбрать танцы в качестве учебного предмета, но я не выбирал. Мест не осталось на других профилях, и меня записали туда, где места были.
— Это тебя расстроило? — Сэхун прикрыл глаза, упиваясь гладкостью горячей кожи под пальцами.
— Тогда? Ещё как. При моей репутации танцы были чем-то вроде оскорбления. Директор после кучи прогулов меня притащил в класс за шкирку. Тогда я его и увидел. И увидел танцы по-настоящему. Всё увидел по-другому. Ну и всем, что у меня есть сейчас, я обязан ему, наверное. Ему хватило терпения возиться со мной и показывать весь мир под иным углом. Под тем углом, под которым я никогда не смотрел.
— Плохо верится. Мне кажется, ты был всегда таким, какой сейчас.
— Увы. Полицейские знали меня лучше, чем студенты колледжа и преподаватели. Дважды почти отправляли в исправительный центр. Чудом отмазали тогда. Второй раз за меня поручился Мин, и мне было жутко стыдно перед ним.
— И ты перестал попадать в полицейский участок?
— Если бы. Но попадал уже больше как свидетель или по ошибке. Я тогда был очень вспыльчивым.
— Правда? — Сэхун уткнулся лбом в широкое плечо и улыбнулся.
— Угу. Ну сам знаешь, как это бывает. Слово за слово — и пора тушить пожар.
— Не-а, я не знаю. У меня обычно задница чувствительная на неприятности. В участок я попадал только по собственной воле, или когда мелкие лажали. Так-то я слишком хитрый, чтобы попадаться.
— Ну да, ну да. Оно и видно. Махал ножом без причины недавно не ты ли? А ведь могли и полицию вызвать.
— Ну… — Сэхун на минуту задумался над ответом. — Временами я тоже вспыльчивый.
Чонин тихо засмеялся, уткнувшись носом ему в макушку.
— Чонин?
— М-м-м?
Сэхун сглотнул и крепче вцепился руками.
— Я тебе немножко нравлюсь?
— Ты просто мастер выбирать время для вопросов, — хмыкнул Чонин. — Спроси через пару дней ещё раз, идёт? А то потом придумаешь себе, что я ответил тебе под “жаром”, и начнёшь изводиться.
— Я не…
— В свете твоих недавних высказываний так и будет, я же знаю.
— Каких высказываний?
— Тех, в которых ты приписал мне вселенскую безгреховность, безграничную доброту, примерное сострадание и чёрт знает что ещё. Жду со дня на день просветления и становления Буддой. Буду высшим существом, которому чужды человеческие страсти и всё низменное.
— Я не это имел в виду! — возмутился Сэхун и попытался вывернуться из объятий.
— Тише, не вертись, а то вся моя светлая репутация окончательно пойдёт прахом, и Буддой я никогда не стану. Грехи перевесят.
Сэхун чуть не заскулил от отчаяния.
— О чём ты вообще? При чём тут Будда? Я ничего такого не говорил! Бред какой-то…
— Мысли вслух. Спи, ладно? Альфа в “жаре” — худший собеседник из всех возможных. Мне сложно думать, Сэхун-и. Отвечать на вопросы — тоже. Ты слишком вкусно пахнешь.
Сэхун послушно притих. Уже сообразил, что свалял дурака. В самом деле, кто же спрашивает о важном во время “жара”? Хотя ему простительно — Сэхун всего раз на собственной шкуре испытал “жар”. Помнил, как торчал под холодным душем в ванной Чонина и думал о Чонине. Потому что Чонином в квартире пахло всё. От этого запаха он хотел лезть на стенку и выть. Тело постоянно ломало и крутило желаниями, которые Сэхун даже не осознавал толком.
С этими мыслями Сэхун и уснул.
К утру дождь так и не закончился, но уже хотя бы не лил стеной. Одежда, конечно же, не высохла, была влажной и неприятно липла к телу. Под дождём, впрочем, это не имело значения.
К рыбацкому селению они шли дольше, чем предполагали, потому что ступать приходилось по раскисшей земле. Грязь и мокрая глина заставляли ноги предательски скользить. Оба шлёпались несколько раз и извазюкались как черти. Сэхун плюхался чаще и злился на себя. Ему хотя бы стояк в джинсах идти не мешал. Чонину вот мешал, но Чонин умудрялся сохранять равновесие даже тогда, когда это казалось невозможным. Вспахал землю раза три от силы.
Чонин весело хохотал, помогая Сэхуну отлепить задницу от глины и принять вертикальное положение.
— Прости, — повинился Сэхун, задев бедром колено Чонина и оставив на голубой ткани широкий жёлтый мазок.
— Да ладно тебе. Нашу одежду уже не спасти. Стоит ли переживать из-за нового пятна?
Селение тоже кисло под дождём. Все сидели по домам, так что Сэхун и Чонин прошли по пустой улочке и двинулись к спуску с холма. Сэхун уже предвкушал, как они на задницах съедут вниз и пересчитают ступени копчиками, но ожидания оказались обмануты. Ступени были сухими. Селение и вершину холма оплакивал дождь, а склон и дорога к городу нежились в солнечных лучах. И над головами у них висела радуга, которая будто бы делила небо пополам.
— Ничего себе… — пробормотал Сэхун. Вертел головой и пытался привыкнуть к тому, что справа дождь, а слева — солнце.
— Я же говорил, природная аномалия. Тут всегда так. Потом заливать дождями будет другую часть острова, а на этой будет солнечно. Если пойти дальше от берега, то в центре острова есть Чёртова Гора. Там идёшь вверх по склону, а перед тобой катится шарик. Вверх по склону, а не вниз. Никто не знает, почему. Природная аномалия. Быть может, потому и у меня “жар” по срокам сбился… Идём?
Шагать по сухой земле выходило куда веселее, да и одежда подсыхала. Чонин носился сайгаком по кустам, накидывался на Сэхуна внезапно, подло щекотал и снова удирал в кусты. Вёл себя как ребёнок, хотя и понятно. “Жар” не давал о себе забыть; альфу переполняла энергия, и он направлял её в самое безопасное русло.
Веселье схлынуло в одночасье у крыльца отеля.
Сэхун резко остановился, будто на стену налетел, и вцепился пальцами в ладонь Чонина. Дыхание перехватило до боли в груди и рези в глазах.
На ступенях сидел дядя Кёсу и сверлил Сэхуна мрачным взглядом из-под насупленных бровей. Приземистый и плечистый, нелепый в белом костюме и широкополой шляпе.
Сэхун настороженно огляделся и пересчитал дядиных прихвостней. Пять штук. Им с Чонином за глаза и даже больше. Ну вот, труба. Добегались.
— Нож с собой? — едва слышно уточнил Чонин, быстро сообразивший, что и к чему.
— В правом заднем, — одними губами отозвался Сэхун.
— Держи под рукой. Позволишь себя утащить — голову откручу. Тебе. Ты мой.
Сэхун громко сглотнул и покосился на Чонина с недоверием. Но прямо сейчас Чонин — в перепачканной одежде и с холодным взглядом — ничем не напоминал альфу из параллельной вселенной. Он выглядел как альфа из вселенной Сэхуна.
Дядя тяжело поднялся со ступеньки и небрежно отряхнул брюки.
— Замуж восхотелось, потаскуха? Думаешь, избавился от меня, да?
— Вы бы следили за языком и выбирали сло…
— А тебя вообще никто не спрашивал. Завянь, барон, и стой смирно.