— О том мне казаки говорили. За своего они тебя считают. Стало быть, казаками не брезгуешь, а без казаков не прогнать ни поляков, ни литву.
— То правда! — подтвердил Ляпунов.
— И казакам без земских людей не управиться. Стоим мы равно за православную веру против латинской ереси и польского разорения, а ить каждый должен и себе выгоду иметь!
— Всем выгода Русскую землю очистить от разорителей.
— Очистить землю от ляхов — это одно, а, очистив землю люди меж собой передерутся, всяк будет хотеть своего царя поставить. Бояре друг другу глотку перервут, а казаки то ж будут стоять за своего царя. А царь сей и есть царевич Иван, сын царицы Московской.
Едва Заруцкий упомянул о сыне Марины Мнишек, Ляпунов догадался кого он прочит на царство. Отказом, как бы не испортить все дело. Пустился в рассуждения, чтобы побольше узнать о замыслах Заруцкого.
— Марина Мнишек рода княжеского. Не из простеньких шляхтенок. Венчана царицей, от этого не уйдешь Отец? Кто отец ее сына?
Замолк, выжидательно взглянув на Заруцкого.
Безулыбчив взгляд атамана. Глядят его голубые глаза в упор.
— Спрашиваешь?
— Как же не спросить? Мне ли не спросить, если мы на одно дело идем?
— Иоанн Дмитриевич пятый. Так для всех, а для тебя...
Заруцкий придвинулся к Ляпунову, продолжал вполголоса:
— Ни мне без тебя, ни тебе без меня — не быть! Скажу! До поры, чтоб никто не знал!
— Соблюду! — согласился Ляпунов.
— Я — отец! Это как тебе?
— Слава Богу, что не жидовин!
— Я и ты регенты, а Марина правительница при царевиче. Ну а князь Трубецкой с нами, это обглоданная кость для бояр.
Ляпунов горько про себя усмехнулся. И атаман помешался на царской власти. Кого только не охватило помешательство властью. Этим помешательством смута и держится.
— Право стать регентами, атаман, завоевать надобно. Не изгоним поляков, царевичу Ивану царства не видать, а нас с тобой на кол посадят!
Ляпунов поманил атамана Иваном-царевичем, как в сказке. Сказать об этом земским людям, разбегутся. А по совести, чем сын венчаной царицы Московской хуже Владислава. А подумать, так и куда лучше. Владислав, как волк, вечно в лес глядеть будет.
Январь морозный уступил дорогу февралю — вьюжному со снежными наметами под застрехи. Ветры гнали на землю весну, а по занесенным и перепоясанным сугробами дорогам, люди верхом, на розвальнях и пешком стекались в го-рода, из городов выходили уже ополченцами.
8-го февраля собралось ополчение во Владимире. Пришли из Нижнего, из Мурома, из приокских городов и городков. Отозвались на призыв города Суздальского Ополья, шли из Вологды, с Кубенского озера, из Белозерья, из волжских городов.
Это движение не могло быть не замеченным поляками из Москвы. Гонсевскому с трудом удавалось подавить чувство злорадства, когда он увидел , что московских бояр охватил страх. Мстиславский и московские бояре пришли к Гонсевскому просить разогнать мятежников. Изменники бояре не вызывали у него ни уважения, ни сочувствия. Он презирал их, но пока вынужден был с ни-ми общаться. Пока... Пока король не вошел в Москву.
В силу мятежников Гонсевский не верил, потому посоветовал Мстиславскому послать на мятежников боярские войска, и пояснил, что поляков выводить из Москвы опасно, поднимется московский люд. Послали воеводу князя Ивана Семеновича Куракина во главе стрелецких полков.
11-го февраля под Владимиром встретились боярские войска с ополчением Ляпунова. Московские полки оказались «как без рук». Едва сойдясь с ополченцами, побежали. Побежал в Москву и князь Куракин. Стрельцы поспешили в Москву к женам, а служилые люди и дворяне, сдались ополченцам и поклялись, что пойдут на ляхов.
17-го февраля ополчение замосковных городов двинулось из Владимира к Москве.
24-го февраля вышло на Москву ополчение из Ярославля и Костромы.
В первых числах марта рязанское ополчение во главе с Прокопием Ляпуновым и казаки во главе с Заруцким соединились в Коломне.
Тронулся из Калуги с гультящими и казаками Дмитрий Трубецкой.
Поляки в Москве и московские люди ждали прихода ополчения одни со страхом, другие с надеждой. Поляки отбирали у московских людей оружие, да-же ножи и топоры. Но разве не сумеет русский человек схоронить оружие, что-бы лях его не нашел.
Лазутчики Гонсевского, набранные из изменников, доносили ему о чем толкуют между собой московские люди. Говорили: «пора гнать ляхов, пока не пришел к ним на подмогу король», «король старый кобель, не пустит к нам своего щенка», «не хотим королевича, своего царя крикнем», «ежели ляхи добром не выйдут из города — перебьем ляхов».