Кузьма Минин принял доводы Пожарского. Гонцы повезли во все города грамоты. В тех грамотах Минин и Пожарский писали:
«Вам бы, господа, пожаловать, помня Бога и православную веру, советовать со всякими людьми общим советом, как бы нам в нынешнее конечное разорение быть не безгосударным, чтоб нам, по совету всего государства, выбрать общим советом государя, кого нам милосердный Бог, по праведному своему человеколюбию, даст, чтобы во многое время от таких бед Московское Государство вконец не разорилося. Сами, господа, ведаете, как нам стоять без государя против общих врагов и польских, и литовских, и немецких людей, и русских воров, которые новую кровь вчиняют. Как нам без государства о великих государственных и земских делах с окрестными государствами ссылаться? И по всемирному совету пожаловать бы вам — прислать к нам в Ярославль из всяких чинов людей человека по два и с ними совет свой отписать за своими руками».
Отклики на это послание пришли без промедления. Не минуло недели, как из ближних городов начали прибывать выборные. Кузьма Минин пришел к По-жарскому порадовать столь скорыми откликами, но и с неожиданным беспокойством.
— Надо бы нам говорить о Земском соборе. Смущаются многие, как без Земского собора избирать государя.
— А как же иначе то собрание людей назвать? Не нам с тобой Земский собор собирать, а всем кто явится на наш зов.
— Сомневаются некоторые. Говорят, не себя ли князь Дмитрий Пожарский в государи метит?
Пожарский горько усмехнулся.
— Медведь в берлоге лапу сосет, а уже делят его шкуру. Ни ты, ни я не ведаем сколь долго еще нам изгонять врагов с Русской земли. А без государя, как быть, если начнется большая война с королем и свейскими немцами? О себе скажу, и о тебе то ж! Поставлены мы с тобой людской волей на великое дело и нет у нас с тобой иного предназначения, как очистить Русскую землю от иноземной нечисти и своих воров. Исполним, так будем увенчаны венцом вечным в народной памяти, а сей венец, куда выше царского венца. Я и в мыслях не держу быть избранным царем. Путь мой чист и руки пусть будут чистыми. Ни сам не назовусь царем и другим наказываю, чтобы этого не только не говорили, но и в мыслях не держали. Повести о том сомневающимся. В царе волен только Бог, а волю свою укажет через согласие всего людства!
— Крестную ношу мы возложили на тебя, князь. Спешат, торопят. А как не торопить? Исстрадались русские люди. Под корень их взялись извести.
— Под корень. Ветви живонесущие, плоды и ствол русского древа сгубили. Остались корни. Изведут корни, тогда рухнет русское древо. Не в том у нас с тобой Кузьма, крестная ноша, что нас попрекают неторопливостью, а в том она, что мы должны сохранить корни, не дать им погибнуть. Рано пойдем на врага, наше неустройство подсобит ему извести корни. Скопин год шел к Москве, чтобы навыкли в боях его люди. А наши? Навычны ли? Душой горят, да сабля холодна, о горячие души любит греть хладную сталь. Не в боях нам одолеть польское воинство, мы его выдавим с нашей земли, как выдавливают гнойник.
Пожарский медлил, король не отзывался на вополи польского рыцарства, засевшего в Кремле. Ходкевич добывал грабежами продовольствие. В этом смутном бездействии Заруцкий еще раз попытался остановить ополчение, накапливавшее силы в Ярославле.
Имел он на примете гультяев, у коих не было ничего святого за душой. Стеньку да Обрезку. Вовсе и не казаки, а в разбое нашедшие себе судьбу. У Стеньки рот зубастый, а на голове рыжая шапка волос. Обрезка из беглых боярских слуг. Рожа красная, налитая, неумытая, прозвище у него Черная морда. Ни от чарки, ни от двух не охмелеет. С хитрецой. Сермяга на нем драная. Награбленное хоронил в затайке на будущие времена. Оружие у Стеньки кистень на железной цепке, у Обрезки за кушаком широкий медвежий нож. Хвастал, что на медведей хаживал.
Заруцкий оглядел их вооружение и строго молвил:
— Ты, Стенька, кистень в угол брось, а ты Обрезка свой нож туда же. Скидавайте рванье. Приготовлена вам одежонка.
Казаки не поспешали с переодеванием. Заруцкий прикрикнул:
— Что рты раззявили? Сказано!
— Мы по нуждишке...
— В нужде тот пребывает, кто ленив и глуп. А мне сказывали, что вы люди вовсе не глупые.
Заруцкий указал в угол, где была сложена казачья одежда.
— Обряжайтесь!
Обрядились. Заруцкий ударил в ладоши. Вошли пахолоки, принесли оружие. Стенька и Обрезка получили по сабле, по пистолю за кушак, а еще и по седлу.